Отрывки из своего детства помню лет с шести.
     Что-то надо было покрыть, а покрывали крышу соломой. Для этого вырывают яму глубиной метра в два или полтора и размером примерно два на два. Яму заливают раствором, т.е. водой с глиной. В этот раствор кладут ржаные снопики, и когда эти снопики пропитаются раствором, ими покрывают крышу, при высыхании получается монолитная поверхность. Вот мы, дети, точнее, я и брат Николай (он на год старше меня) стали бегать по этим снопикам. Снопики-то сверху, а внизу жидкость. Вдруг я вижу: нет брата, и не пойму, куда он девался. Естественно, закричал, не помню, кто-то из взрослых вытащил из-под снопиков Николая. Конечно, нахлебался он этого раствора, откачали.
     Еще помню, у нас в хозяйстве водились гуси, среди стада был злой гусак. Он не только щипал, но и крыльями бил. Ох, как нам доставалось от этого гусака, долго ходили с синяками.
     Семья наша состояла из шести человек. Отец Василий, мать Ольга, брат Николай, я, сестра Мария и еще жила одно время сестра отца, тетя Дуня. Для меня было загадкой, почему с нами не жил дед. По существу хозяином дома был отец. Дом наш был старым, крыша покрыта соломой. Двор большой, П-образный, примыкал к сеням дома, с большими воротами, в эти ворота могла заезжать повозка с грузом. В крыше двора был просвет. Непонятно, для чего это такой большой двор? Возможно, раньше много скота было. У нас же была лошадь (слепой серый мерин), корова (позже и ее не стало), овцы, гуси, куры и собака. Из построек еще были амбар, погреб и рига, на расстоянии от дома. Не помню, был ли вокруг огорода забор, наверное, был, иначе скот заходил бы в огороды. Перед домом росли два дерева, тополь и ветла. Поразительно то, что кроме этих деревьев больше ничего не было. Между деревьями была прибита перекладина и сделаны качели, где мы качались.
     Справа от нас стоял дом Степана Андреевича, заглаза его звали Шишан. Вместо носа у него было что-то наподобие большой шишки, глаза маленькие и далеко друг от друга расставлены; говорили, он и родился таким. В то время, т.е. в 1927 году ему было лет за пятьдесят. Жили в доме семьей: жена его, тетушка Поля, дочь - Любовь (моя крестная), ее муж - Леонид Яняев, их дочка и два сына.
     Вот у них был большой сад с фруктовыми деревьями, кустарниками со смородиной, крыжовником и пасека. К ним мы лазили без спроса за яблоками, за что, если нас ловили, расплачивались голыми задницами.
     По рассказам, у Степана Андреевича было много детей, больше десяти, и все они умирали в детском возрасте. Осталась только одна Люба, в то время ей было немного больше двадцати. Муж ее был портным по изготовлению одежды из овчин. Обычно зимой он с кем-то на пару выезжал по деревням шить шубы, тулупы, и т.п. со своей машинкой. Жили у тех, кому шили одежду.
     И наконец, третий дом Петра Андреевича. Он лет на пять старше моего отца. С ним жили его жена, тетушка Прасковья, дети Петр, Иван, Мария, Шура, Нина, Аня. Хотя все были родными, но особой дружбы между тремя домами не ощущалось. Помню, хорошо дружили отец и Линит (так мы звали Леонида). Вроде бы, когда начиналась посевная и уборочная, все три семьи объединялись (так нам казалось). У дяди Петра хозяйство было более обширно. Почему-то весь сельскохозяйственный инвентарь находился у него.
     Была и конная молотилка. Что это такое? Крестообразно расположены четыре дышла, соединенные с трансмиссией, длинный вращающийся вал соединялся с большим колесом с помощью длинного ремня с барабаном. Барабан, куда закладывали рожь, находился внутри риги. Для работы в дышла запрягали четырех лошадей. Они шли по кругу, при помощи передаточных шестерен вал вращался с большой скоростью. Большое колесо на валу с помощью ремня передавало вращательное движение на маленький вал барабана. На барабане (диаметром примерно полметра) много металлических зубьев. При вращении, когда попадает солома вместе с зерном, все размягчается. Барабан вращается с бешеной скоростью, из него вылетает вся эта смесь. Зерно оседает внизу вместе с половой, а сверху - солома. Обычно стоят две или четыре женщины с граблями, убирают солому. Процесс молотьбы сложный и тяжелый, а для нас, детей - праздничный. Лошади ходят по кругу, порой их надо понукать. Вот и сажали нас на лошадей. В этот момент труд был коллективным. После молотьбы мужчины скирдовали солому, а женщины очищали зерно через веялку.
     Что странно, в те времена почему-то в наших местах сеяли только рожь, о пшенице понятия не имели. Сеяли еще овес, просо, горох, подсолнух и коноплю. Из семечек делали масло. На Пету у кого-то была маслобойка, туда и отвозили семечки. Как же мы, дети любили жмых от подсолнуха, а особенно из семечек конопли, возможно, это связано с наркотиками, тогда-то о наркотиках вообще ничего не знали. Конопля - это лес, высота достигала трех метров. В этих джунглях мы прятались. Сеяли коноплю дядя Петр и дядя Степан. Большие плантации были у дяди Петра. У них же в доме был и ткацкий станок. После сбора семечек стебли конопли вязали в снопы и вымачивали в водоеме. В овраге у нас было три водоема. После вымачивания стебли сушили, а затем мяли. Специально были сделаны мялки. Таким образом получали волокно, затем на прялке получали нитки и на ткацком станке ткали полотно. Потом это полотно отбеливали.
     Да, еще относительно конопляных семечек. Когда вечером, после работы женщины выходили посидеть на завалинку, если летом, то обязательно с этими семечками и лузгали их, а кожура от семечек свисала по губам.
     В посевную опять надо было работать коллективно. У нас на Пету жили родственники: две сестры матери и брат. Старшую сестру звали тетя Ганя, муж ее дядя Василий, звали его Кабурский, у них было два сына и пять дочерей, и вторая сестра тетя Катя, муж Иван, у них было три дочери. Брат матери Павел, жена его тетя Поля, они имели трех дочерей и сына.
     В Пертове жила еще одна сестра - тетушка Анюта, муж ее дядя Яков, звали его еще и Кохан (вернее, это - прозвище). У них был один сын, зугол. Нажила она его, когда дядя Яков был на войне.
     Как видите, родни много и по возможности они помогали нам при посевной и при уборке. Если нехватало рабочих рук, то нанимали из деревень.

ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ

Зимой мы, т.е. мать и дети оставались одни. Насколько я помню, как наступала зима, наш отец уезжал в Москву на заработки, и это продолжалось несколько зим. Работал он штукатуром, кажется. Матери было тяжело. Мы-то какие помощники, брату было восемь лет, мне - семь, сестре три года. Надо накормить скотину, затопить печь, а для этого принести дрова (верно, дрова были заготовлены), зачастую топили не дровами, а хворостом, а то и соломой. Еще надо протопить и голландку. Дом-то был старый. Ранее я уже писал, была у нас собака, дворняга, никто ее ничему не учил. Так вот, когда у нас было туго с дровами, она начала поленья таскать не от дяди Степана, а через дом, от дяди Петра. Утром встаем, а на дворе лежат несколько поленьев. Позже начала таскать белье, которое вывешивали на мороз. Белье надо было отдавать. Через какое-то время подохла. Думаю, что отравили ее.
     Были моменты, что ночью мы не спали. Волки подходили к дому вплотную и пытались забраться во двор. Естественно, скот волновался. Корова мычала, овцы блеяли и шарахались по двору. К счастью, все обходилось. Двор был крепким, и волки не могли внутрь проникнуть.
     В Москве отец находился почти всю зиму. Как-то зимой вдруг к нам подъезжает на санях кто-то. Возница заходит и предлагает матери свинину. Она отказывается, он настаивает: "Да ты, мол, посмотри сначала, что за товар!" Все же уговорил. Вышла мать, он открыл тулуп, а там лежат дядя Степан, брат отца и наш дед Василий. Сколько было радости, особенно нам, ведь они много привезли гостинцев.
     Странно было для нас то, что вдруг зимой дядя с дедом приехали к нам, к тому же ехали-то они из Москвы. В это время дед жил в Ленинграде, а дядя под Москвой, неужели они не виделись с отцом?
     Немного о деде Василии. Казалось бы, ему надо было жить на хуторе и заниматься земледелием. К тому времени он не жил с бабушкой, а завел новую семью, у него появился от новой жены сын Сергей. По годам он года на три старше меня, а может, и еще старше. Здесь вот фотография шести братьев, фото это сделано примерно году в 1925-26. Дед мой (сидит третий слева) на этом фото выглядит, по сравнению с другими братьями, горожанином.
     К нам на хутор он приезжал редко. Как-то летом он приехал с сыном. Николаю и мне привезли пугачи. Это литье из сплава типа баббита по форме нагана. Был у этого нагана и курок, а заряжались так называемой пробкой из керамики, внутри этой пробки находилась какая-то смесь взрывчатки, при ударе курком происходил выстрел, причем громкий, почти как из ружья, пробка разлеталась на мелкие куски, этими кусками можно и поранить. Игрушка эта скорее не для нашего возраста.
     В нашу задачу входило с утра и до вечера стеречь скотину. В стаде была телка, которая никак не хотела быть в стаде, а уходила куда-то в сторону, приходилось гоняться за ней. В общем, противная скотина. Решил я проучить ее и выстрелил из пугача ей в задницу. Видимо, осколки пробки попали ей в больное место, хвост трубой и - деру. Долго ее потом искали, и мне тоже попало. Позже эти пугачи изъяли, точнее, пробки не давали.
     Среди нас был как бы главарь Иван, сын дяди Петра, он на четыре года старше меня. В команду нашу входили и девочки. Самая озорная девочка была Шурка, сестра Ивана. Однажды при игре во дворе у них она ухитрилась надеть на меня хомут, чем гордилась и даже при встрече лет через сорок напоминала об этом. Так вот, решили мы забраться в сад за яблоками к дяде Степану и взяли с собой моего дядю Сергея. Позже он выдал нас, нам, конечно, попало, но и мы его за это поколотили.
     Детство наше проходило не так, как у других. В деревне народу было много и много разнообразия. Детей было много, и много группировок, даже враждебных, были и потасовки между этими группами. У нас же на хуторе все было иначе. Детей-то одногодков мало, всего пять-шесть человек. Помнится, встречались несколько раз с одногодками из деревни Б.Дмитровка, даже дрались, и всегда они нас одолевали.

В ШКОЛУ

В школу мы с братом пошли в 1927 году, мне было 7 лет, брату - 8. Школа, точнее, просто дом находился в деревне Б.Дмитровка. Учитель был строгий и даже учеников бил. Мне тоже доставалось. Бил он линейкой, ставил в угол на коленках, а вот брат Николай избежал всего этого. Тихоня был, а я, надо полагать, шкодливый мальчишка. От отца дома мне часто доставалось, а бил он жестоко, а иногда и от матери веником по заднице получал. Любил я очень сливки, сметану. Обычно после дойки мать горшки с молоком ставила в подпол, либо в погреб. Когда дома никого не было, я забирался в подпол и, чтобы не было заметно, не просто снимал сливки после отстоя с горшков, а выбирал былинку из соломы, протыкал верхний слой и через былинку понемногу вытягивал сливки, и так из нескольких горшков. Много раз это удавалось, пока не застукали. Слишком много вытянул и верхняя пленка лопнула. Мать удивлялась: как же так, наливала молока полный горшок и так молоко усыхало, да и сливок мало, вроде бы молоко то жирное. Выследила, когда я занимался этой процедурой, достала веником, но отцу про это не сказала. Знала, он побьет не так, как она.
     Однажды за какие-то мои дурные проделки (мне было лет около девяти) мать зажала мою голову между ног и веником сильно отлупила, а предварительно и штаны спустила, вырваться-то я не мог. После этой экзекуции я отскочил и крикнул ей "Блядища!", от этого слова у нее глаза полезли на лоб. Понял и я свою оплошность. Залез на печь, забился в угол и ждал появления отца. Смилостивилась мама и ничего отцу не сказала, зато какое-то время я был пай-мальчиком.
     Во второй класс мы стали ходить в настоящую школу, открывшуюся в селе Пет, а это в два с лишним раза дальше. Теперь мы ходили уже трое, с нами была Мария, дочь дяди Петра. Два с половиной километра каждый день туда и обратно. Особенно зимой было тяжело. Село Пет состояло из трех деревень: Вознесемовка, где жили Кудрявцевы, т.е. тетя Ганя, Гавриловка, где жили Сухановы, и Жуковка, где жили Соины, тетушка Катя. В непогоду иногда ночевали у Кудрявцевых или у Сухановых.
     Однажды возвращались с учительницей, помню до сих пор, звали ее Мария Петровна, она квартировала в доме рядом с Сухановыми. Было это зимой, вдруг наша учительница присела и мы увидели на снегу кровь. Поняли, что ей плохо, кто-то из нас побежал в ближайший дом за помощью. Помогли ей дойти до дома. Учительница-то была одна и вела в одном помещении несколько классов.
     Еще помню, возвращались из школы домой, и вдруг такое понесло с неба, к тому же с ветром. Ничего не видно, а время-то уже к вечеру. На окраине села стоял дом, куда мы и забрели. Встретили нас и удивились: дети и в такую погоду. Семья в этом доме большая, все же нас приютили. На полу, на соломенной подстилке вместе с их детьми ночевали.
     Первый раз я отведал кисель с постным маслом, почему его называли кисель, не пойму. Делали его так: варили картофель в мундире, чистили и толкли пехтелем в ступе до тех пор, пока не образовывалась сплошная масса, которую потом резали на порции ножом.
     Прошло 70 лет, а в голове свежо, как будто это было вчера. Через много лет встретившись, Мария, теперь уже Петровна, вспоминала: а помнишь, Митя, как ты меня заталкивал с дороги в снег. Надо же, как я поступал не по-джентльменски.
     Три года мы ходили на Пет учиться. Какова была наша успеваемость, не помню, однако, четвертый класс закончили. Летом же из хутора никуда не отлучались. И потом, с должности пастухов нас не снимали.

ОВРАГ

Как я уже писал, дома наши стояли на берегу большого оврага. Овраг начинался далеко правее домов, в нем было три водоема, два водоема называли болотами, а третий - омутом. В период весенней распутицы по оврагу шел сплошной поток, как в половодье на реке. Когда же вода спадала, оставались наполненные водой углубления, и на протяжении всего лета и осени эти два болота питались за счет осадков сверху, при засушливом лете они мелели. Росла осока по краям, поверхность воды зарастала водорослями. Рыба там не водилась, зато лягушек было много и, кажется, пиявки. Скот в этих болотах утолял жажду. Хотя соблазн для нас был большой, мы там не купались.
     Почему третий водоем омутом называли, не знаю, но вода там была совершенно другой: чистая, никаких водорослей, вода и в самые жаркие дни холодная, даже очень. Размер поверхности примерно 400 м2. Несмотря на такую холодную воду, мы в этом озерке купались. Тут же нас учил плавать отец. Учил по своему: с берега бросит в воду и - плыви, если не хочешь утонуть. Верно, всегда на страже был, приходилось и ему в воду прыгать, меня или брата вытаскивать. Воды хлебали много, но это было только в первые дни учения.
     Все же какое удовольствие получали: вся кожа гусиная, а мы барахтаемся в воде, зато после - блаженство. Глубина была большая, вода поступала постоянно. От омута шел ключик, и по этому ключику текла вода. В омуте водилась рыба, а в русле ключика мы ловили кошелками вьюнов. Этот ключик впадал в реку Пет. Правда, в этом месте скорее это еще не река, а начало реки. Местами появляется русло, а вокруг - трясина, идешь по траве, а кругом тебя все колышется. Опасные места. Говорили, в этой трясине погибали животные. Начало реки считали от деревни Ольховка.

ОТЕЦ

Метрах в трехста от нашего дома проходила дорога, шла она через село Пет. На окраине села через речку был мост и еще был небольшой мост через ручей. Дорога эта шла через деревню Б.Дмитровка и далее на Чучково, в районный центр. Я почему вспоминаю об этой дороге: однажды летом из Пета (там был сельмаг) возвращался дядя Степан (Шишан), ходил за керосином. Около мостика его догнала повозка с двумя мужиками пьяными. Один из них решил покуражиться, остановил дядю Степана, разбил бутыль с керосином, поставил на колени, снял штаны и заставил молиться на свою задницу. Естественно, дядя Степан не подчинился, избил его этот хулиган. Все это недалеко произошло от нашего дома. Вернулся он и плачет. Отец и Линит что-то делали в риге. Разве можно было оставить без наказания такое глумление? Линит сел на лошадь, чтобы догнать их, а они уехали уже далеко. Отец побежал следом. Линит догнал их и, пока выясняли отношения, подоспел отец. Садиста этого наказали, как следует, пришлось его положить на телегу. Второго не тронули. После этого инцидента у отца долго болела рука.
     Еще один случай, когда у отца болела и нога. Играли мы недалеко от нашего дома, рядом ходила гусыня с цыплятами, вдруг появилась большая собака, вымя у нее почти до земли, схватила гусыню за шею, перекинула на спину и побежала. Мы - в крик и бегом к риге, где работали взрослые, оказалось, это не собака, а волчица. И бежала-то она не шибко. Не знаю, каким образом, но в риге была припрятана винтовка, очевидно, еще с гражданской войны, отец с этой винтовкой залез на крышу и оттуда выстрелил. Очевидно, ранил волчицу, она бросила гусыню, вроде бы на том месте, где она бросила свою ношу, видели кровь. При выстреле винтовка покатилась в одну сторону, а отец - в другую. Надо понимать, отдача была сильная, возможно, от долгого лежания что-то заржавело. При падении отец ушиб ногу и плечо.
     Коль уж я начал об отце, опишу еще одно его приключение. После схода снега и после того, как пройдет лед, щука начинает метать икру, это происходит в период половодья. Я уже упоминал, что отец на протяжении нескольких зим уезжал на заработки в Москву. Однажды он привез какую-то ткань, не пропускающую воду, вроде бы это была оболочка от воздушного шара. Из этой ткани он сшил что-то наподобие комбинезона. Рукава и шею затягивал шнурами, а на ноги одевал лапти. Брал ружье, патроны заряжались бекасином, т.е. мелкой дробью, и шел на охоту за щуками. Когда щука мечет икру, около нее трутся несколько щук-самцов. Все это происходит около берега. На этот раз отец взял меня с собой и брата. Слышим, отец выстрелил, оглушил рыбу, даже мы видели, рыбины перевернулись брюхом кверху. Тут надо быть прытким: либо багром подхватить, либо, если возможно, руками. Видим, отец бросился в воду и на какое-то время скрылся под водой. Мы закричали, точнее, заревели. В половодье вода идет быстро. Наконец, вынырнул уже ниже по течению и в руке у него здоровущая щука. Ухватил он ее за жабры. Вылез на берег с этой ношей, а из нее полезла икра. Закрыл отверстие, и сразу же пошли домой. Отец тащил щуку, а хвост волочился по земле. Не знаю, насколько правда, померили, и длина ее была равна полторы пилы. Слух о такой большой рыбине дошел до района. Пришли к нам посмотреть, а щуку уже разделали и посолили.
     Этим браконьерством отец занимался много раз в период половодья. Чтобы сохранить мясо (съесть-то не могли такое количество), мать засаливала рыбу в бочке. Пришедшие посмотреть не только для интересу, тоже были удивлены, каким образом оказалась такая большая рыбина в наших краях, почти у истока реки. Голову от щуки взяли для истории.

ПРАЗДНИКИ

Реку Пет в некоторых местах можно было перейти вброд, а в некоторых местах она была глубокой и широкой. Берега с одной стороны крутые и обрывистые, в них летом в норах селились береговушки, а другой берег пологий. Были и небольшие водопадики, с метр высотой. Рыбы, стараясь преодолеть этот барьер, выпрыгивали из воды. Одним удавалось, а другие попадали на обрывистый берег и скатывались опять в воду. Мы придумали ловить этих рыбок без труда. Рыли лунки не слишком высоко от воды, чтобы в лунке тоже была вода, вот туда и попадали неудачники. К вечеру приходим, глядишь, на уху есть улов, а бывало и больше.
     Вечера на нашем хуторе проходили весело не только для нас, детей, но и для взрослых. Отец имел гармонь и играл неплохо. Сосед Линит пел тоже неплохо. Женщины под гармонь пели прибаски и старинные песни, такие, как "По Дону гуляет…", "Хазбулат удалой…", "Ланцов задумал убежать…" и другие. Как только заиграла гармонь (слышимость хорошая), из деревни Б.Дмитровка валила к нам молодежь, не только холостые, а и семейные, веселились допоздна, а затем возвращались в деревню с гармошкой, видимо, в деревне не было своего гармониста. Вот тут в нашем доме начались скандалы. Мать - в слезы, для нее было обидно. Она упрекала отца, стыдила: "Как ты можешь, у тебя трое детей, ну, куда ни шло, повеселились около дома, а ты шляешься и по деревне". Утверждать не могу, может, уже в то время у них не было той любви.
     Помню еще один момент. Как-то возвращались с Пета, то ли с какого-то праздника, видимо, отец пригласил к себе в гости знакомых: дядю Колю Гришаева, он родом из села Пет, но в то время уже жил в Москве. Каким образом отец познакомился с ним, не знаю. Этот дядя Коля был совершенно слепой, имел музыкальное образование и работал в Москве баянистом, возможно, на этой почве и познакомились. Так вот, по пути в хутор отец решил помочь жене дяди Коли (она тоже видела плохо) и помог влезть ей на телегу, т.е. подсадил ее. Какой же мать учинила после скандал, тому я был свидетель. Дело дошло до драки. Позже я еще вернусь к этому дяде Коле.
     Еще о праздниках. Наш хутор относился к деревне Большая Дмитровка, поэтому престольные праздники этой деревни были и у нас, в частности, Троица. К праздникам готовились заранее. Хорошо помню, самогонку гнали почему-то в бане. Самогонный аппарат был один на три дома и собственность эта принадлежала дяде Петру. Наверное, была договоренность, когда кому гнать, ведь приготовленная бражка ждать не может. Насколько помнится, баня тоже одна была и тоже принадлежала дяде Петру, а мужик он прижимистый, в этом я убедился. Наверное, в то время винокурение преследовалось законом.
     Кроме самогона готовили еще брагу. Сначала готовили солод. В деревянное корыто насыпали рожь, мочили ее, покрывали домотканой тряпкой и по мере высыхания увлажняли. Корыто это стояло на печке, в тепле. Когда зерно разбухало и даже прорастало, его засыпали в корчаги (это глиняный сосуд наподобие горшка, только с узким горлом и размером с ведро) предварительно на дно этой корчаги клали чистую солому, вроде фильтра. Внизу корчаги находился свищ - отверстие диаметром с карандаш, закрытое деревянной пробкой.. После того, как протопили печь, засовывают туда корчаги (а их несколько). Томятся они там до того, пока не остынет печь. Вынимают их, открывают свищ и из корчаги выливается темно-коричневое густое сусло, очень вкусное, сладкое.
     Готовят бочку, заливают кипяченой водой, да не просто водой, а с хмелем, выливают туда сусло и для брожения кладут дрожжи. Тогда, правда, дрожжей не было, а была гуща, т.е. всегда у хозяйки в дежке оставлялось тесто, так называемая закваска. Бочку накрывают чем-то плотным, и через какое-то время получался немного хмельной напиток - брага. Прошло почти семьдесят лет, а я это помню.
     Мужики на праздники пили самогонку, женщины - брагу, а кто-то - и то, и другое. Пели песни, были и драки, в основном дрались родные, были среди наших и соседских родных забияки, но их усмиряли быстро.

МАЛЕНЬКИЕ РАДОСТИ

Летом к нам приезжали гости. Для отдыха было самое подходящее место, лес находился в двух километрах. Часто навещал нас дядя Степан, брат отца. Любил он охотиться, брал ружье и уходил в лес.
     Одно время жила у нас тетушка Дуня с сыном, звали его, как и меня, Дмитрием, он на два года моложе меня. Первый муж тетушкин умер, вторично вышла она замуж за Владимира Манушкина. Работал он в ГПУ, ходил в кожанке и с наганом, часто мы его видели пьяным, скандалил. Жизнь у тетушки с ним не сложилась, поэтому она и жила у нас. Муж почти всегда навещал нас, просил ее вернуться. Со временем из ГПУ его выгнали.
     Приезжала к нам еще одна сестра отца - тетушка Маша, не помню, одна или с мужем и сыном Михаилом, он тоже моложе меня на два года. Со временем и она развелась. Как-то в разговоре тетушка Маша увидела мои рисунки карандашом и пообещала в следующий раз привезти цветные карандаши. Я решил ей напомнить и написал письмо с просьбой, причем не сказал об этом никому. И вдруг однажды почтальон приносит маленькую посылку, а в ней цветные карандаши. Какая же была радость, впервые я видел это богатство и ретиво взялся за работу. Чтобы остановить мой пыл, мать даже отбирала карандаши.
     Было еще желание научиться играть на гармошке. Беда в том, что я родился левшой. Ручку и карандаш брал левой рукой, за что меня даже наказывали и били по левой руке, постепенно отучили, хотя и было неудобно. Вот и с гармошкой, мне хотелось брать в руки гармонь таким образом, чтобы лады были в левой руке, а басы - в правой. Лишался я удовольствия поиграть, а брат играл и за меня. Все же мы научились кое-что пиликать на гармошке. Со временем у меня лучше стало получаться.
     Учение наше проходило как-то незаметно. Не помню даже, какова была наша успеваемость. Из класса в класс переходили. Во всяком случае, в отличниках мы не были. Вся трудность заключалась в том, что ходить в школу все же для нас было тяжело, особенно в распутицу. В зимние дни мы ходили в валенках, а в весенние и не помню, помню только, что на ботинки или на лапти привязывали деревянные колодки, напоминающие подошву, и с двух сторон каблуки, т.е. и спереди, и сзади. При ходьбе не так удобно, зато ноги сухие.
     Зимой у нас развлечение состояло из коньков, конечно, не настоящих, а самодельных, из дерева и толстой проволоки, и еще пика. Привязывали эти коньки и двигались с помощью пики, т.е. палки, на конце которой забит гвоздь, чтобы не скользила по льду. Движение происходило за счет отталкивания этой пикой между ног. Еще были санки из кошелки. У нас настоящих санок не было. Поэтому брали большую кошелку, вышедшую из употребления. Такие кошелки делались для корма скоту. В диаметре они были около метра и высотой больше полуметра. Нижнюю часть кошелки обмазывали коровьими говяшками еще не замерзшими, затем обливали водой, получалось скользко. Садились в эту кошелку по двое-трое и скатывались сверху в овраг. Предварительно и горку, конечно, обливали водой. Весьма забавно и интересно: когда катится кошелка, она вращается. И взрослые тоже катались в ней.

НОВЫЙ ДОМ

Точно не помню, в какое время, но еще до коллективизации началось строительство нашего дома. Отец приобрел сруб-пятистенку. Наняли плотников, помогали родные. По площади новый дом значительно больше старого, к тому же он состоял из двух комнат. В старом тоже были две комнаты, но там была просто перегородочка. Дом построили быстро и к зиме переселились. Получился красивый дом, наличники резные, окон много и размером они гораздо больше. Крыльцо шло по всей длине дома и примыкало ко двору, выходя дальше до половины торца дома, сюда же выходил и чулан, вроде кладовой. Окна выходили на лицевую сторону дома, их было четыре, и одно еще сбоку. Крыша покрыта щепой. Для изготовления щепы сделали специальный станок. Щепу делали из древесины, сначала резали определенной длины чурбаки без сучьев, и только из осины.
     Из памяти выпало, кажется, дом строили на старом месте, предварительно очистив место от старого дома. Помнится, жили в амбаре, или строили на новом месте, но двор-то не переделывали, и новый дом оказался впритык к двору. В те времена, чтобы построить новый дом, надо было иметь приличные средства, и очевидно, они имелись, хотя, насколько мне помнится, жили мы небогато, скорее ближе к бедности.
     Одно время у нас не было даже коровы и мать посылала меня за молоком к дяде Степану или к дяде Петру, к которому мне очень не хотелось идти. Помню, приду к ним, он ходит по дому, руки за спину и начинает читать нотацию, мол, вот отец твой не умеет жить, потому вы и ходите, как нищие. Наконец, смилостивится и говорит жене: "Прасковья, дай ему снятого молока" (т.е. молока, с которого сняты сливки).
     Летом 1951 года, после окончания 4 курса художественного училища мы, студенты были посланы как бы в творческую командировку в Ленинград. В то время и дядя Петр жил в Ленинграде с семьей. Решил я побывать у них после 23-летней разлуки. Запомнилось мне, когда дядя Петр при расставании просил передать отцу, чтобы он простил его, а за что, не сказал. Я догадывался, что размолвки между ними были. И потом, земля была разделена не поровну, у дяди Петра большая часть, у дяди Степана меньше, и меньше всех - у отца. Сельхозинвентарь тоже был в основном у дяди Петра. Лошадь была у нас одна, я уже писал, слепой мерин. Умный мерин. Для того, чтобы мне залезть на него, он пригибал голову к земле, я залезал на его шею, он голову поднимал и я перебирался на круп.

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

Наступал 1929 год. У соседей большое несчастье: внезапно умер Линит, муж тетушки Любы, моей крестной. На зиму он обычно выезжал в соседние села и даже в другие районы шить шубы, тулупы и другую одежду из овчин. Как рассказывали, после работы они поужинали и легли спать, а ночевали у тех, у кого работали днем. Среди ночи напарник его слышит хрип. Поднялись, зажгли лампу, а он уже не дышит. Случилось это от дома далеко. Привезли его домой. Смотрели мы на него и не узнавали. Цвет лица у него был почти черным. Как тогда говорили, паралик расшиб. А ведь было ему в то время около тридцати лет всего. Так наш хутор лишился самого красивого и веселого человека, Леонида Яняева. Остались трое детей: Мария, Иван и Николай. Позже тетя Люба вышла вторично замуж и родила еще двоих: Полину и Александра.
     В каком месяце, не помню, может, летом, может, к осени 1929 года началась коллективизация. К этому времени отец перестал ездить зимой на заработки в Москву. Сначала он работал продавцом на Пету. Лавка (так в то время называли сельмаг) в Вознесеновке, рядом с домом Кудрявцевых. В сельмаге, кроме хомутов и посуды продавали и конфеты: подушечки и леденцы. Бывало, забежишь из школы к отцу да за прилавок, там в ящиках конфеты без оберток, прямо врассыпную, в карманы напихаешь и наслаждаешься потом. Со временем и карманы наши тоже стали сладкими.
     Что касается нашей семьи, то отец вступил в колхоз, поэтому в нашем дворе собрали скотину. Сначала обобществили всю скотину, а позже коров и овец раздали прежним хозяевам, общими остались лошади. Вступили ли в колхоз дядя Степан и дядя Петр, не помню, скорее всего нет Работала ли мать в колхозе, не помню.
     Вот здесь отец снят незадолго до того, как распроститься со свободой.

КУРОЩУП

В конце декабря 1929 года родился брат Анатолий. Трудно сказать, как мы восприняли появление нового брата, по разному, иногда ведь хочется погулять, пообщаться с друзьями и подругами, а тут надо нянчиться с ним.
     Заводилой среди нашей компании был сын дяди Петра Иван. На 4 года он старше меня, иногда меня и бил, если я ему не подчинялся. В то время старший его брат Петр уже закончил школу и учился в техникуме.
     Что удивительно, но почти до 10 лет я не имел понятия, что такое автомобиль, а когда увидел в небе аэроплан, то забился в амбар и долго сидел в темноте. Еще очень боялся грозы, точнее, грома и опять спасал амбар, там темно и молний не видно.
     Любил я лазать по гнездам. Обычно воробьи вили гнезда внутри дворов или риг. Однажды решил позабавиться этим ремеслом. Рига покрывалась соломой. Сначала на стропила накладывались жерди, затем на жерди клали хворост, т.е. кустарник, чтобы солома не проваливалась. Увидел я, куда залетают воробьи, и полез: ногами упираюсь в жерди, а руками хватаюсь за хворост. Представьте, это же лезть не по крыше, а внутри! Хворостина сломалась (то ли высохла, то ли тонка оказалась) и с высоты 5 метров, а может, и больше, я шлепнулся на ток, да еще там лежала слега. Спиной угодил на эту слегу. Видимо, от боли я потерял сознание. Какое-то время лежал, был-то один там. Очнулся потом и поковылял домой, очень спина болела.
     Еще один момент. В детстве меня ругали курощупом: любил очень собирать из гнезд куриные яйца. Этой обязанности у меня никто не мог отнять, поручение это я всегда исполнял исправно. Как-то по весне услышал, закудахтала курица, стало быть, снесла яйцо. Из дома я ринулся босиком на двор, не заметил вилы и наскочил на них. Один зубец проткнул насквозь правую ногу выше пальцев. Отец вытащил из ноги вилы и, несмотря на боль и кровь, вдобавок отлупил ремнем. Метка эта заметна до сих пор.

В ПЕРТОВО

В 1931 году закончилось наше образование на Пету, т.е. начальное образование. Неполная средняя школа находилась в селе Пертово, а это четыре километра от хутора, ходили пешком. И так каждый день по восемь километров отмеряли. Иногда ночевали в селе. В это время тетушка Дуня жила в Пертове, и еще жила там тетушка Анюта. Хотя брат Николай на год старше, но учились мы вместе в пятом классе.
     Школа находилась рядом с церковью. Церковь очень большая, купол виден аж из районного центра, а это около 12 километров. Вокруг церкви - ограда и внутри ограды - могилы значительных духовных лиц с памятниками. Службы уже не было. Здание школы деревянное, раньше это здание, наверное, было жильем для священника или еще кого, потому что в нем было несколько комнат. Рисование, математику и пение вел директор - Райский Дмитрий Федорович, другие предметы вела его жена (имени не помню) и еще кто-то из женщин.
     За какой-то проступок (кажется, забрался в церковь) директор написал записку и велел передать отцу. Пришлось записку отдать. Можно бы и не отдавать, но брат знал. Конечно, попало.
     Помнится, когда ночевали у тети Дуни, кормила она нас кушаньем, отличным от домашнего. Особенно мне нравился хлеб соленый. Мать пекла хлеб без соли. Еще мне нравились пшенные блины. В ступе толкли пшено и из пшенной муки затевали блины на дрожжах. Блины толстые, пышные. Пару блинов съешь, да если со сливками, и сыт. Мать еще пекла блины гороховые, ох, как же они не нравились!
     Когда пекли хлеб, муку сеяли через решето, еще пекли пресные пышки, в этом случае муку сеяли через сито. Пышки эти вроде заменяли пряники. Не припоминаю, чтобы у нас была пшеничная мука и что-то из ее пекли. Когда приезжали гости из Москвы или из Ленинграда, привозили гостинцы и еще белый хлеб, мы его называли - ситный.
     Еще помню летний период времени, когда приезжал дядя Степан. В это время он работал помощником начальника станции Раменское. Мать угощала его земляникой со сливками, нам же такого кушанья не давали, мы только смотрели.
     Когда брату Анатолию исполнилось около двух лет, он сильно поранил левую руку. В зимние дни, особенно когда сильно морозило, пускали в дом на кухню кур покормить, а то они, бывало, и обмораживали гребешки. Анатолий увидел кур и побежал, а в руках у него была полбутылка (так называли тогда четвертинку) с горохом внутри, и споткнулся, посудина разбилась, осколком всю ладошку распахал. Так у него мизинец и безымянный палец остались скрюченными до сих пор.
     Примерно в это время, т.е. в 1931 году мать родила девочку, прожила она месяц или два, плакала сильно днем и ночью, мать измучилась с ней, и почему-то она лежала на печке, возможно, родилась недоношенной. Мы же с братом спали на полатях, а чтобы забраться туда, предварительно надо залезть на печку, поэтому мне и запомнилось. Кровати для меня и брата не было. В горнице была постель родителей, рядом на крюке висела зыбка, в которой лежала наша сестренка, имени не помню, а ранее в зыбке качался Толя.
     Зыбка обычно плелась из лозы, так же, как плелись и корзины. Крюк крепился к потолочной балке, на крюк крепилась пружина, а к пружине подвешивалась зыбка. Ее можно было качать вертикально благодаря пружине, или горизонтально за бичеву рукой или ногой. Для сестры Марии и брата Толи в горнице был коник, иначе - деревянная кроватка. Что было из заводской мебели в доме, не помню, впрочем, был комод и сундук.
     В горнице сложена голландка для отопления в зимнее время, она соединена вытяжными железными трубами с печкой. Живности в доме было предостаточно (я имею в виду тараканов). Зимой от них избавлялись холодом. В морозные дни открывали дверь, изба выхолаживалась до минусовой температуры, тараканы падали на пол, в основном же много было на печке. Затем приглашали кур. Они их клевали с удовольствием, подметать уже не требовалось. После этой экзекуции заново нагревали избу, топили печь и голландку. Обычно это делалось утром.

ДОМОХОЗЯЙСТВО

Скотину кормили сеном, был и овес, для свиньи и овец мать готовила в печке дополнительно так называемые помои, т.е. то, что оставалось от стола. Еще был корм - барда с Пертовского спиртзавода, привозили на лошади в бочке, этого хватало на неделю. Однажды со скотом произошло что-то невероятное: напоили бардой и вдруг коровы по двору начали бегать с задранными хвостами. Потом падать, свиньи и овцы тоже сначала резвились. Это случилось не только с нашим скотом, а со всеми, кто пользовался бардой. Больше того, некоторые хозяева, видя случившееся, начали резать скот. С нами этого не случилось. Пока думали, а корова-то то бегала, а тут лежала с вытянутым языком. А через несколько часов все пришло в норму.
     Что же случилось? Поняли одно: барда отравлена! Позже все прояснилось. Кто-то ночью решил поживиться спиртом, раскрутил фланец трубопровода, через который шел спирт из цеха в сливной подвал. Очевидно, ему (т.е. вору) помешала охрана, фланец он не закрутил и спирт тек в желоб, по которому шла барда в сливную яму. Сколько-то времени это продолжалось, пока течь не обнаружили. И барда оказалась хмельная. Конечно, народ сообразил быстро, самогонные аппараты были у многих. Так что эту барду стали перегонять. Говорили, эта сливная яма быстро обмелела. Брать все могли неограниченно и бесплатно.
     Да и для скота этот продукт был полезен. Коровы, например, выпивали зараз до двух ведер. Свиньям в барду добавляли вареную картошку, отруби. Этим в основном и кормили.
     Раньше я упоминал, что водились у нас гуси. К осени, после того, как подрастали молодые выводки, стадо разрасталось до 30 гусей, а может, и больше. В один из вечеров видим, летят гуси и прямо к нам во двор. Обычно мы видели, что гуси летают, но чтобы так высоко летели домашние гуси, видели впервые. В доме переполох, прилетели-то старые, а где же молодые? Стали искать. В полукилометре от дома обнаружили много перьев и больше ничего… Видимо, на этом месте разыгралась трагедия: либо лисы, либо волки расправились с молодняком, а их было свыше двадцати. Молодые еще не умели летать, а старые прилетели. А в скором времени гусей в нашем хозяйстве не стало.

МАМА

Все же как трудна в те времена была жизнь женщины! По существу все хозяйство держалось на ней, да еще и детей рожала, обстирывала, обшивала, кормила, по-своему воспитывала. Бедная наша мать. Красива ли она была? Позже, когда ее не стало, я пытался вспомнить ее облик, сравнивал с ее сестрами. Надо сказать, между тремя тетушками никакого сходства, как будто они и не сестры. Старшая тетушка Ганя - блондинка, немного с вытянутым лицом. Тетушка Анюта, наоборот, кругленькая, а тетушка Катя - брюнетка, у нее прозвище было - цыганка. Мою мать звали Ольга Дмитриевна, девичья фамилия - Суханова. У нее тоже было прозвище - горбоносая, хотя с носом у нее все было в порядке. Случилось же такое - у нас не оказалось ее фотографии в доме. Позже узнали, что есть ее фотография в девичестве с подругами, а подруги в то время жили в деревне Большая Дмитровка. Нашли одну из них, она подтвердила, но фотографии не оказалось, при пожаре все сгорело, и единственная наша надежда угасла. Тетушки утверждали, что она была очень привлекательная. Говорили, что сестра Мария похожа на мать.
     Мне было двенадцать с половиной лет, когда ее не стало. Вроде бы уже достаточно смышленый, и все же образ ее из памяти совершенно стерся. Обычно близкие люди время от времени снятся, но со мной и этого не было. Если бы ее образ возникал во сне, мог бы попробовать восстановить, ведь я в какой-то степени художник.

ШАЛУНЫ

Мои же художества в то время проявлялись в другом. В школе опять неприятности, разбил окно. Целился в какую-то птичку из рогатки, а попал в окно, записки на сей раз не было отцу, директор брату Николаю наказал, чтобы он передал о моем проступке. Опять ремень погулял по моей спине. Бил отец с остервенением. Его бесило то, что я не ревел. На этот раз мать заступилась.
     Рогатки у нас всегда были с собой. Заряды изготавливали из сковородок и чугунов старых, разбивали их молотком на маленькие кусочки. Возвращаясь из школы домой, какое-то время шли по дороге, ведущей в Чучково. Параллельно дороге стояли столбы с натянутыми телефонными проводами на изоляторах керамических или стеклянных. Больше нам нравились стеклянные, вот на этих мишенях мы и тренировались. При попадании они издавали звук. Конечно, разбить изолятор не могли, главное - попасть.
     Деревня Пузос (откуда взялось это название, никто не знал) почти соединялась с селом Пертово. В Пузосе тоже была церковь и она действовала. Рядом жил священник, по-нашему - поп. У него рядом с домом находился большой плодоносящий сад.
     Каким-то образом я оказался вместе с Иваном. Самостоятельно я не мог додуматься - залезть в сад к тому же попу. В то время для меня еще существовал грех. Все же Иван уговорил, сад-то какой-то не такой, как у дяди Степана-Шишана. Яблоки крупные и много. Перелезли через забор и начали шуровать. Набрали яблок не в карманы, а за пазуху, и вдруг - рядом стоит поп. Бежать бессмысленно, к тому же он не кричал и не совестил нас, а просто укоризненно смотрел. Было это в конце августа или даже в сентябре. Небо постепенно темнело, надвигалась гроза.
     - Ну что ж, - говорит священник ласково, - скоро дождь пойдет, идите ко мне в дом. Пошли покорно. В доме у него чисто, уютно, не так, как в наших домах. И еще что врезалось в память - детекторный радиоприемник, и когда началась гроза, он переключил штепсель с антенны на землю (это уж я позже понял). Сидеть-то нам с яблоками за пазухой неудобно, поп предложил освободиться от них. Пожурил нас, мол, негоже и грешно заниматься воровством.
     Когда же кончилась гроза и перестал идти дождь, батюшка настроил приемник и дал нам по очереди наушники. Для меня было дико, и я даже отпрянул от наушников, но все же любопытство взяло свое. Впервые за свою жизнь я услышал голос из черной кругленькой тарелочки. В то время мне шел уже двенадцатый год, а Ивану - шестнадцать. Просвещенный был батюшка. Когда мы уходили от него, пристыженные, виноватые, он предложил взять с собой яблоки, сорванные нами. Шли мы домой с сознанием того, что впредь не будем лазать по садам (так нам казалось).
     Кажется, в этот же год у нас от грозы сгорела рига. Потушить не пытались, да и бесполезно. После грозового разряда рига воспламенилась сразу. Хорошо еще то, что не было в риге хлеба. Хлеб был убран, но находился в копнах на поле. Хотя рига и была на некотором расстоянии от дома, искры могли переброситься на дом, за этим и смотрели. Остались от риги одни столбы. Был у нас здоровущий кот, ловил он мышей, крыс и птичек. Так вот, он залезал на столб. Столбы были большими и дубовыми, поэтому и не сгорели. Естественно, ласточки (мы их называли касатками) начинали беспокоиться и летать около кота с намерением клюнуть его. В какой-то момент ему удавалось схватить ласточку и кубарем вниз вместе с ней. И это ему удавалось много раз.

КУДРЯВЦЕВЫ

Время от времени навещал нас милиционер, под его началом находились ближайшие деревни и села. Ростом невысокий, скорее маленький, невзрачный, зато противный. Мы, дети, его не терпели, особенно после того, как он застрелил собаку, даже не собаку, а щенка соседского. Мы любили этого щенка. Где-то поблизости мы играли в лапту, и вдруг - выстрел. Оказывается, милиционер играл с этим щенком, и тот его укусил, за это он и прикончил щенка, еще и хотел оштрафовать хозяев. Какой-то садист. Позднее его участь была печальной.
     Помню, впервые мы ели конину у Кудрявцевых, а узнали об этом после того, как насладились этим вкусным мясом. Дядя Василий (Кабурский) работал сторожем на колхозной конюшне. Резвился жеребенок и сломал ногу. Конечно, его прирезали и дядя Вася принес домой много мяса.
     Коль уж начал я о семье Кудрявцевых, продолжу. Дядя Вася почти на голову ниже тети Гани (по паспорту она - Агафья). Домик у них маленький, из одной комнаты. Стояла русская печь, занимающая почти четверть дома. Из мебели - коник, стол и лавки, еще полати. Детей много: Николай, Ефрем, Нюра, Настя, Мария, Катя и последняя - Наташа и мальчик (двойня), вскоре мальчик умер. Каково было устроить на ночь такую семью? А иногда и я с братом ночевал у них. На полатях четверо маленьких могли устроиться, двое-трое - на печке, кто-то на конике. Можно и на лавке. Насколько мне помнится, мы спали на полу. Стелили солому, затем дерюгу, а накрывались шубами или тулупом.
     Вспоминаю и такое по рассказу. Тетушка Ганя была, как говорят, дородная баба. После смерти мальчика молока для Наташи было с избытком, и тетушка сдаивала молоко. Коровы у них не было, а была коза. Вернулся как-то с работы домой дядя Вася, на окне увидел кружку с молоком. С хлебом и уплел это молоко. Слезла с печи тетушка (часто она лежала на печи, наверное, от недомогания) и спрашивает: "А где молоко из кружки?", он отвечает: "Съел". - Паралик тебя расшиби (это вроде ласковое обращение), ты же слопал мое молоко! Дядя - мигом на двор, вычистило его с потрохами.
     Году в 1931 Николая Кудрявцева послали от колхоза на курсы трактористов. Увидели мы впервые трактор. Диво дивное, без лошади ехала железная телега, страшно гудела и воняла, а на ней восседал наш двоюродный брат, как царь на троне. Мы хвалились нашим братом.
     Это был первый трактор на селе Пет, назывался он "Фордзон". Двигатель у него запускался с помощью бобины. Через 5 или 6 лет и я сел на трактор, тогда уже были тракторы ХТЗ и СТЗ, и двигатель у них запускался с помощью магнето. Бобины - это что-то вроде конденсаторов. Помню, одну детальку мы раскрутили в длинную серебристую бумажку. Что-то с этими фордзонами дело не пошло, пахали по-прежнему на лошадях. Позже, когда проложили от станции Назаровка узкоколейку через лес (вернее, в лесу), Николай работал там машинистом.
     Второй сын Кудрявцевых Ефрем - полудурок. С учебой у него не получалось, что-то с отцом в колхозе делал. Позже оба сына обзавелись семьями. Нюра жила с отцом. Повзрослев, дочери уехали на торфоразработки, а потом переехали в Москву.
     Дядя Вася Кабурский с дочерью заменили свою халупу на дом. Участь его печальна. Как-то Нюра ушла с сыном к родным, он остался один. Должно быть, выпил и с цыгаркой (курил он самосад и крутил козьи ножки из газет) заснул. Дом загорелся. Нашли его придавленным бревном, точнее, не его, а среднюю часть тела, голова и ноги сгорели.
     Еще один момент мне запомнился. В то время по деревням ездили заготовители скота. Выбраковывали скот и заготовители скупали этот скот и отправляли в район или куда-то на колбасу. Так вот, заготовитель жил на квартире недалеко от Кудрявцевых. Почему я пишу о нем? У него был граммофон, вечером он его выставлял в окно и заводил пластинки. Собиралось много народа послушать. Что произошло между этим заготовителем и участковым, тем самым ментом противным, осталось неизвестным. Может быть, в чем-то участковый уличил его, может, повздорили, но заготовителя он застрелил. Позже слышали, якобы за самоуправство арестовали участкового и в тюрьме урки - друзья убитого, прикончили его.

ГОД 1932

Безобразий и произвола в нашем районе допускалось много. Что-то и отец не ладил с начальством. Сначала ему предлагали какую-то должность в районе, ведь он имел какое-то образование. Из магазина на Пету ушел и устроился продавцом в Ольховском сельмаге. Числились ли мы колхозниками, не знаю. Отец как бы служащий, мать - домохозяйка. Могла ли она с четырьмя детьми еще и работать в колхозе?
     Что произошло с нашей землей? Между тремя хозяйствами эти 40 десятин разделены были неравномерно. Отцовская доля значительно меньше. Скорее всего, дядя Степан и дядя Петр оставались единоличниками.
     Лето 1932 года было какое-то напряженное. Я и брат закончили пятый класс. Приняли нас в пионеры. У меня опять ЧП. Иван познакомился с кем-то из деревни. Этот мужик предложил купить у него ружье-берданку. У Ивана нужных денег не оказалось, он предложил мне дополнить недостающие деньги, конечно же, соврал, деньги у него были. Сколько раз он меня облапошивал, а где я мог достать деньги? Только украсть. Я знал, где лежат деньги у матери. Помнится, кроме бумажных денег были серебряные полтинники с изображением на них наковальни и молотобойца. Несколько этих монет я утащил. Действовали мы скрытно, чем только соображали. Словом, купили. Хозяин дал несколько пистонов, и все. Берданка эта заряжалась не патронами, а внутрь ствола. Показал: сначала надо насыпать порох, потом пыж, потом дробь и опять пыж. Кстати, приложением к ружью был и шомпол. Пороха-то и дроби не было, Ванька знал, что у моего отца все это было, пришлось мне опять доставать все необходимое, т.е. украсть.
     Зарядили ружье и решили испробовать. Выбрали место, поставили мишень. Надо же, насколько хитрым был Ванька. Первым должен стрелять я. К счастью, выстрелить не удалось, видимо, отец в чем-то меня заподозрил. Только улеглись, тут внезапно появился отец. Ванька - деру, мне не было смысла убегать. На ружье пристегнут сыромятный ремень. Отец отстегнул его и начал лупить меня по чем попало. Избил жестоко. На моем теле - сплошные синяки. Весь день лежал дома. Мать сжалилась и делала какие-то примочки.
     А на следующий день меня и брата отправили в пионерский лагерь. Располагался лагерь за Назаровкой (это следующая станция за Чучковом) в здании еще дореволюционном. Видимо, жил там помещик. Место красивое, недалеко большое озеро, в нем мы купались. В этих местах водилось много ужей. Ловили их, связывали за хвосты по три или четыре и бросали в озеро, наблюдали, как они пытались плыть в разные стороны. Какое изуверство.
     Точно не могу сказать, человек 50 или 60 пионеров было в лагере и несколько пионервожатых. Спальни располагались в доме, а столовая - в другом здании. Ходили кушать строем, с барабаном, горном и песнями "Смело, товарищи, в ногу", "Картошка" и еще какие-то. Помню, недалеко от лагеря находился чугунолитейный завод, куда водили нас на экскурсию. Кормили сносно, обижались только, что мало сахара было в чае. Прошел слух, якобы крадут сахар пионервожатые и другие служащие. Решили проверить. В отсутствие вожатых забрались к ним в комнату и обнаружили много банок с вареньем и поняли, почему чай несладкий давали. В продаже сахара не было. Место, где находится лагерь, лесистое и в это время года земляники было много. Пионервожатые - три девушки и женщина-заведующая.
     Все банки с вареньем реквизировали. Поделили поровну между спальнями девочек и мальчиков. В этом мероприятии принимали участие мальчики, в том числе и я с братом. Конечно, варенье уничтожили быстро, на такую ораву сладкого надо много. Впрочем, многие девочки отказались от варенья, посчитав это мероприятие воровством. Как же так, пионеры, помощники нашей партии, комсомола - и есть ворованное варенье!
     Что странно, пропажу обнаружили сразу, но шум не стали поднимать. Среди девочек были подлизы и указали на тех, кто мог это сделать. В их число попали и мы с братом. Заведующая и вожатые вызывали нас по одному, грозились заявить в милицию, и нас посадят. Среди ребят постарше нас кто-то сказал: "Ну что ж, нас посадят, но вас тоже посадят за кражу сахара из пайка детей". На этом все и закончилось. Верно, я боялся, а вдруг о нашей проделке доложат отцу? Опять будет взбучка.
     Вернулись из пионерлагеря, а у нас дома - переполох. Обложили все три дома каким-то твердым заданием или налогом. Надо было вывезти определенное количество хлеба и еще чего-то, причем в короткий срок, иначе конфискуют все хозяйство. Дело шло к раскулачиванию. Все, что можно, старались спрятать или вообще вывезти к родным в другие села. То и дело навещали какие-то комитеты. Помню, у соседей, особенно у дяди Петра было две или три коровы, лошади, овцы, свиньи, птица. В короткий срок убавилось все это в несколько раз. У нас же и убавлять было нечего. Корова, черная свинья и куры.
     Осенью конфисковали всю землю, кроме огорода. Продразверстку не выполнили. Затем пришло распоряжение конфисковать все и выселить. Чтобы не попасть на Соловки, соседи скрылись, взяв с собой только необходимое.
     

Оглавление

Часть 2