Дверь дома была заперта изнутри. Они долго стояли на высоком крыльце, жали на звонок, стучали в окошко - никто не появлялся. Яблоневый сад, окружавший дом, благоухал. Бело-розовая пена окутывала его, лепестки иногда срывались и планировали на землю, украшая и ее. Розовое марево висело даже в воздухе, и тонкий аромат цветущих яблонь слегка дурманил.
Огромный дом молчал. Наконец послышалось шуршание, дверь медленно начала открываться и появилась тетя Зина, насупленная и сердитая. У нее сегодня был день рождения. Правую руку Андрея оттягивала сумка с продуктами и бутылочкой к праздничному столу, он даже слегка изогнулся под ее тяжестью. Принарядившаяся Марина стояла рядом, держась за свободную руку мужа. Гости приехали с подарками и приготовили светлые приятные улыбки. Но при виде угрюмого лица тети Зины, смотревшей как всегда вниз, улыбки тут же слетели с их лиц.
- Приехали? - сердито спросила она. - Чего это вы принарядились?
- Так у вас же день рождения, - снова попыталась приветливо улыбнуться Марина.
- День рождения? Грядки две недели не политы. Работы полно, и никто ничего не делает.
Тетя Зина все еще стояла на веранде, а они на крыльце, наконец, она развернулась и вошла в прихожую, находившуюся на среднем между этажами уровне перед лестницей, один пролет которой шел наверх, в верхние покои, а другой вниз, где была кухня.
Под лестницей в ящике лежала любимая собака тети Зины, старая и немощная, доживающая свой недолгий собачий век. Тетя Зина остановилась около нее, продолжая разговаривать с гостями. Марина порывалась пойти наверх, где была еще одна просторная прихожая с диванчиком, на котором можно было уютно расположиться и поговорить, пытаясь увлечь туда и тетю Зину. Но та идти наверх не хотела и как всегда стала спускаться вниз на кухню, тяжело волоча свои больные ноги. Гости поплелись за ней.
Сколько они бывали в доме, тетя Зина всегда вела их сюда, в это темное мрачное помещение с маленьким оконцем или в лучшем случае разговаривала с ними в передней у лестницы.
Первый этаж находился на уровне земли, но из-за низкого потолка, тусклого освещения, мрачных коричневых красок, которыми были окрашены двери и узкая полоска окна, создавалось ощущение подвала. Дом строился в советское время, с большим скандалом, и этот этаж оформлялся как подвальный, иначе было нельзя.
Гости тетю Зину постепенно разговорили, она посветлела, заулыбалась, стала говорить о своих проблемах со здоровьем и о том, что ей надо ложиться в больницу. В 79 лет у нее были серьезные недуги: атеросклероз сосудов и ревматизм. Мучили боли в ногах, ходить было трудно и еще труднее спать - лежа спать она уже не могла, из-за болей в ногах. Но работу бросать никак не хотела. Детей у нее не было, и всю жизнь она посвящала работе. Муж умер несколько лет назад, и теперь она еще больше цеплялась за работу, не зная других занятий.
Много лет Зинаида Даниловна была директором музыкальной школы в этом подмосковном поселке. Теперь школа захирела, в поселке происходило все больше убийств и разборок, потребность в музыке все убывала, и школа превратилась в филиал, а Зинаида Даниловна теперь совмещала роль некоего заведующего и преподавателя, учила детей играть на аккордеоне. Музыкантом она была не Бог весть каким, научилась играть на аккордеоне, кое-как окончила заочно музыкальное училище, но была женщиной хозяйственной, добросовестной и требовательной и твердой рукой много лет вела школьное хозяйство. Глядя на ее скрюченные от ревматизма руки, Марина несколько раз порывалась уговорить тетку бросить работу. Но Зинаида Даниловна и слышать не хотела об этом. Тетей она приходилась Андрею, да и то двоюродной.
На кухне порешили на том, что сначала они с Андреем сделают все дела в огороде, посадят огурцы, помидоры, польют все, что посадили раньше, а потом устроят праздничный обед. На этом и договорились, и у всех поднялось настроение.
Марина разравнивала граблями грядку под огурцы, а муж копал следующую, наваливаясь всем телом на лопату. Сняв свой нарядный костюм и надев старые тренировочные штаны и такую же старую кофточку, она уже слабо напоминала ту столичную даму, какой явилась сюда.
Солнышко пригревало. Марина распрямилась и посмотрела на дом. Кирпичный дом, словно застывший корабль глядел на нее сквозь яблочное марево. Он выглядел достаточно внушительно по тем временам, когда строился: два этажа, да и размером не маленький - десять метров на двенадцать; просторный верхний этаж с высокими потолками, хорошими светлыми комнатами, на первом этаже гараж, кухня, кладовые, мастерская.
Еще год назад Марина и Андрей даже мысленно не смотрели в сторону этого дома и не претендовали на него. Тетка Андрея была человеком сложным и неуравновешенным. Характер у нее был вздорный и капризный, и они не любили бывать у нее. Когда двадцать пять лет назад после свадьбы Марина ездила знакомиться с ней, тетя Зина несколько шокировала ее своей бестактностью и резкостью и произвела не очень благоприятное впечатление. И она здесь почти не бывала за эти годы. Ездил к ней отец Андрея, двоюродный брат тети Зины, иногда Андрей сопровождал его. С родными сестрами Зинаида не дружила и не общалась, и Николай был ей ближе всех, как родной брат. Он умел с ней ладить, особенно с ее умершим мужем Анатолием, человеком спокойным и уравновешенным. И вот зимой, когда Зинаида вдруг оказалась в больнице, Николай Михалыч произнес:
- С тетей Зиной надо что-то делать…
Сам он был уже стар и слаб, отметивши недавно восьмидесятилетний юбилей, помочь сестре не мог, и тем самым заботы о тетке перекладывались на плечи Андрея.
Андрей, как человек ответственный, принял эту ношу, и так они с Мариной оказались в этой усадьбе. Зимой они навещали тетку в больнице, выполняли ее просьбы и капризы, а потом месяца два, пока Андрей болел, а потом был в санатории, не появлялись здесь.
А вот с весны, как подоспели еще и огородные дела, впряглись и теперь бывали здесь постоянно - один или два раза в неделю.
Претендентов на дом к тому времени не было, и мысли о доме: "Если бы он достался им!" - незаметно запали в душу. Какая была бы дача! Теплая, комфортабельная, с магистральным газом. А на склоне лет они бы переселились сюда жить.
Наследство! Марина вдруг осознала, что они могут получить наследство! Никогда в жизни они ничего не получали, всего добивались сами, все работали и работали, добывая себе и детям хлеб насущный, затем кооперативную квартиру, и так далее. И только в романах и пьесах она читала и слышала о наследстве, о тех страстях, что разыгрывались вокруг этого манящего слова, о счастливчиках, на которых вдруг оно сваливалось. Наверное, это так приятно - получить наследство!
И с каждой поездкой мысли о доме, об этой усадьбе затягивали. Андрей был сдержаннее и помалкивал, хотя чувствовалось - и его забирала эта перспектива. А Марина загоралась все больше, представляла, как оживет этот дом, когда сюда будут приезжать их сыновья с семьями, как он станет семейным гнездом - центром семьи, как зазвенит здесь веселый смех. Квартира не производила того ощущения Дома, какое создавал вот такой отдельно стоящий, большой дом!
Cтарший сын недавно женился, и ждали внуков. Второй еще не женат, ему восемнадцать, но долго ли. Конечно, лучше бы получить миллион долларов от какого-нибудь дядюшки из Америки, но солидный дом в ближнем Подмосковье, в пятнадцати километрах от кольцевой дороги тоже неплохо, особенно при их стесненных финансовых средствах. И пусть он проигрывает рядом с современными коттеджами-дворцами, но достаточно представителен на фоне старой улицы.
Дом притягивал еще тем, что выросла Марина в собственном родительском доме, и сейчас, когда жизнь ее перевалилась во вторую половину, и она нажилась в квартирах, в этих пчелиных сотах, нанизанных одна на другую и плотно прижатых, где слышно, как по потолку бегают резвые дети-мальчуганы, сбоку сосед обкладывает жену забористым матом, а внизу сын- подросток или переросток включил магнитофон на все децибелы, ее снова потянуло в Дом - отдельно стоящий дом с садом, в усадьбу. В усадьбу, где пространство гораздо шире, где еще и двор, и сад твой, где, выйдя на крыльцо, ты вдохнешь аромат цветущего сада, а ближе к осени полюбуешься ветками яблонь, гнущихся под тяжестью плодов. Стоит сойти с крыльца, и ты тут же соприкоснешься с землей, с травой, с цветами, деревьями, не чужими ничейными, стоящими у городского многоквартирного дома, а своими, родными, словно знакомцами, обихоженными твоими руками. Была внутри нее еще не совсем осознанная тяга к изначальному, с чего начиналась ее жизнь. Душа просила покоя. Марине хотелось выйти на пенсию и поселиться в отдельном собственном доме, но с комфортом, с удобствами, не в таком, в каком прошло ее детство.
Дачи уже так не привлекали, с дачей общение коротко, только наведешь порядок и уют, глядишь и сезон кончился, и еще не отцвели все цветы, а уж пора их покидать. А как покинешь, так появляются незваные гости и тащат то одно, то другое, как будто и не твой это дом.
И теперь, возвращаясь домой, она все кружилась мысленно в том доме и в той усадьбе тети Зины, где они только что побывали с Андреем. Помимо своей воли прикидывала, как бы она все устроила на участке, где и какие были бы цветники, сколько яблонь из двенадцати штук надо оставить и сколько срезать, сколько выкорчевать старых слив.
А пока дом стоял пустой и безжизненный, и Марина не любила одна приезжать в этот мертвый дом. Он ее угнетал, особенно после пребывания в мрачном подвале.
Большой, красивый и богатый дом уже не интересовал его хозяйку, и она почти все время проводила внизу, в подвале. И всех, кто приходил к ней, она также вела вниз. Получалось странное несоответствие - человек шел в красивый, высокий дом, а войдя в него, оказывался в темном и мрачном полуподвале. И букеты, подаренные ей в школе ко дню рождения, тоскливо торчали все в ряд на одном из кухонных столов в каких-то банках.
Наверху хозяйка только ночевала, все остальное время, находясь в доме, проводила в нижнем этаже. Она то бродила из кухни в кладовые, надолго исчезая в их недрах, то возилась возле старой умирающей собаки. На плите ее стоял старый металлический, пожелтевший от времени и от накипи, какой-то совсем древний чайник, а выглядевший вполне прилично, почти новый стоял в кладовке. Такого же возраста и вида стояла на плите кастрюля. Новые и свежие пылились в чулане на полке. Все здесь подбиралось по одному облику с хозяйкой и соответствовало ее состоянию и отношению к жизни. Здесь же внизу, на кухне держался устойчивый запах старости - запах тряпок, в большом количестве лежащих на всех столах, и старых вещей. Ощущение старости было везде на первом этаже. На обоих столах клеенки очень преклонного возраста, сморщенные и сильно потертые от старости. На пластмассовых упаковочных подставках лежали многочисленные тряпки, стаканчики с содержимым непонятного назначения.
Очень хотелось пройтись здесь когда-нибудь все очищающей метлой!
В кладовых был такой же запах старых тряпок, как и на кухне, валялось много всякого хлама и давно забытых вещей, тихо жужжал старый холодильник с торчащим из него ключом. Ключи были везде. Каждая комната наверху запиралась ключом. Было несколько ключей от входной двери и от всех кладовых. Связка ее ключей выглядела очень увесистой, и порой казалось, если она опустит их в боковой карман, то эта ноша может опрокинуть старушку.
Жизнь ее ушла из верхних хором, и все, что копилось годами и покупалось, уже мало интересовало ее и только тщательно запиралось на ключ и хранилось. Верхние хоромы с дорогими огромными коврами на стенах и на полу, тяжелыми портьерами существовали как бы сами по себе и жили отдельной жизнью. Скорее не жили, а хранили все накопленное годами.
Какие ловушки устраивает жизнь! Бездетная семья имеет больше возможностей покупать дорогие вещи, построить большой добротный дом. Дети - это ведь такие траты! А в конце жизни оказывается - оставить все это некому. Так зачем же все копилось?
И все же она ревностно оберегала свое добро и не любила, когда входили в верхние комнаты, особенно в гостиную и спальню, где, по-видимому, и было все самое ценное, где лежали на полу дорогие ковры, и она не любила, когда их затаптывали.
* * *
В очередной свой приезд Марина прополола грядку и пошла в дом. День был пасмурный и холодный, совсем не похожий на летний, рубашку ее просквозило, и хотелось погреться. На кухне всегда было тепло, даже жарко, отопление не отключалось, да к тому же всегда горел газ - экономились спички.
Зинаиды Даниловны на кухне не было, и Марина поднялась наверх в комнаты. И там ее не было, парадные апартаменты были как всегда пусты. Марина снова отправилась вниз. Тусклая лампочка едва освещала мрачное помещение. Пол был выложен простой советской, темно-коричневой мелкой плиткой и добавлял ощущение мрачности.
В этот момент отворилась дверь, ведущая в какие-то глубины, и в проеме показалась сухощавая, сутулящаяся фигура.
- Ничего не ест, - сокрушенно проговорила Зинаида Даниловна, - ну что такое, он ничего не ест. - Марина поняла, что речь идет о собаке. - Я ему уже и курочку давала и бульон, не ест, - запричитала она.
Марина давно подозревала, что многие вкусности, которые они ей приносят, она скармливает собаке.
Собака лежала под лестницей, ведущей в верхние комнаты, и скучным взглядом смотрела на опостылевший ей окружающий мир. Было какое-то сходство в облике собаки и ее хозяйки. Обе старые, обе тощие и сухие, обе отжившие свой век и теперь мучительно доживающие до своего конца, который никак не приближался.
Зинаида Даниловна никогда не имела детей, считала когда-то это ненужной обузой, а может быть, этими заявлениями воинственно прикрывала свою бездетность, и теперь вкладывала свое нерастраченное желание о ком-то заботиться в эту собаку. Пес уже не мог вставать и ходил под себя. Зинаида Даниловна подтирала за ним, меняла подстилки, истрачивая на него остаток своих сил. Когда он мочился в ящике, она вытаскивала его с помощью тряпки, которой подхватывала под туловище и немощными, искореженными ревматизмом руками, выволакивала из ящика, упираясь изо всех сил и что-то приговаривая. Грустно было видеть этот союз двух немощных, но Зинаида Даниловна не звала на помощь и пыталась справиться сама.
Пес смотрел на нее грустными глазами и, казалось даже, хотел помочь своей старой хозяйке, почти такой же слабой, как он сам, но не мог - не было сил. А иногда смотрел с недоумением и досадой, словно хотел сказать: ну что вам от меня нужно?
Тетя Зина заказывала купить то борную кислоту, то перекись водорода, то мазь Вишневского и еще какие-то непонятные лекарства. Потом обнаруживалось, что все это для собаки. Она протирала ей глаза, уши, подолгу возилась с ней под лестницей. Звали пса Шустриком, видимо когда-то он им был.
Однажды, когда Марина с Андреем вошли в дом, их взору предстала картина: под лестницей лежала собака с забинтованным ухом, словно раненый боец. Пес горделиво держал свою голову, обмотанную бинтом, и смиренно смотрел на них, словно оправдываясь: "Я здесь ни при чем, это все хозяйка, вот так ей захотелось меня забинтовать". Вид у него был смешной и трогательный, и немного смущенный. Теперь было понятно, зачем понадобилась мазь Вишневского.
Но пес все слабел и действительно перестал есть. Но отделаться от заботливой хозяйки ему все же не удалось. Как-то Марина, сделав дела во дворе, вошла в дом и увидела, как Зинаида Даниловна, вооружившись спринцовкой, пыталась влить в рот собаке бульон. Пес не хотел открывать пасть, но хозяйка не сдавалась, долго возилась, покрикивала на Шустрика и кое-как всунула ему спринцовку. В грустных глазах бывшего шустрика так и читалось: да оставьте меня в покое! Дайте спокойно помереть.
Спустя несколько дней пес умер. Андрей закопал его за оградой. Зинаида Даниловна совсем загрустила и как-то сказала:
- Собака моя померла, видно и я скоро умру.
Выглядела она уже совсем слабой и явно нуждалась в уходе. Сердце сжималось от жалости, глядя на нее. Но она все хлопотала, просила то помыть ей окна, то пропылесосить квартиру, то выкопать тюльпаны. Неприязнь, которая была к ней у Марины когда-то, исчезла при виде этой беспомощности. Тетя Зина, некогда полноватая дама с надменным выражением лица и горделиво вскинутой головой, выглядевшая уездной барыней, теперь сильно изменилась. Вид ее вызывал сострадание, и это смягчило отношение к ней.
После смерти собаки в доме развернулись новые события. Весь дом наполнился блохами.
Андрей, вернувшись домой с собачьих похорон, с ужасом обнаружил на своих волосатых ногах множество блох. Оказывается, тетя Зина долго возилась с умершей собакой, завязывала ей ноги, прощалась с ней, разговаривала, и пока собака остывала, блошки перепрыгнули с нее на тетю Зину и на пол. Достались и Андрею. С тех пор в доме невозможно было появляться. Тетя Зина, походив после этого по всем комнатам, разнесла их везде. Андрей был в ужасе. Он панически боялся блох, а они его просто обожали, и он обнаруживал их на себе, как только появлялся в доме.
* * *
Вскоре, в один из приездов, Марина с Андреем столкнулись с некой молодой особой, улыбчивой, с шустрыми глазками, которые быстро пробежались по ним оценивающим взглядом, и особа упорхнула за калитку.
На кухне выложили продукты, которые они теперь всегда привозили. Еще в первый приезд тетя Зина пожаловалась, что приходится всех просить купить ей продукты и за это доплачивать, а денег лишних нет. Оно и понятно. Они и сами не так много зарабатывали, но все же побольше, и жалея тетку, возили ей продукты.
Посидели на кухне, поговорили, попили чай.
- А кто эта девушка, что встретилась нам у калитки? - спросил Андрей.
- А разве я вам не сказала? - встрепенулась тетя Зина, - это Лена, ее муж Роман меня на машине подвозит, я и дом им отписала, завещание на них сделала…
У Марины внутри что-то оборвалось и упало вниз, к пяткам. Наверное, душа скакнула. Андрей крякнул и заерзал на стуле. Дом вдруг стал улетучиваться, словно испаряться. Вот сидят они на кухне, пропахшей старыми тряпками, а больше ничего и нет. Дома уже нет. Сейчас они снова будут работать, как запряженные мулы, а наследство, как оказалось, вовсе их не касается.
Тетя Зина, по рассказам родственников, всегда была с причудами и на сей раз не изменила себе. Еще с весны они уговаривали ее бросить работу, предлагали переехать к ним, видя, как она слаба, как ей трудно делать домашние дела, но она не соглашалась. Уверяла, что бывать в школе два раза в неделю ей совсем не трудно, а на индивидуальные занятия ученики приходят к ней домой. Занималась она с ними все в том же подвале, на кухне. Но ходить в школу пешком было тяжело. У Андрея машины не было, да и трудно быть штатным шофером при тетке, живя в Москве. И вот машина, оказывается, нашлась. За дом.
На какое-то время повисла тишина. Потом тетя Зина стала говорить, что-то рассказывать. Она всегда что-то рассказывала, разные истории, кого-то ругала, особенно всех родственников, даже тем, кто умерли, желала перевернуться в гробу. Потом переключилась на соседку и стала рассказывать, как та умирала и как плохо за ней ухаживали, и только она - тетя Зина спасала ее. Потом про другую соседку пятидесяти лет, у которой был молодой любовник. Истории эти смешивались и переплетались, она перескакивала с одной на другую, и получалась какая-то каша, в которой трудно было что-либо понять.
Было понятно только одно, что дом уходит в другие руки, и планы, так хорошо выстроенные, рушатся. А в планах этих уже чего только не было. Был вариант комфортабельной дачи, затем вариант жилого дома, куда они с Андреем переселятся, когда женится их младший сын Женя. Можно было разыграть вариант продажи дома, а на эти деньги купить квартиру Жене и дачку поближе к Москве. Правда, они все никак не могли решиться поговорить с тетей Зиной, как-то неудобно было просить. Да ведь Николай Михалыч собирался поговорить, он ей и письмо написал по этому поводу, но тетя Зина лишь обмолвилась, что письмо получила. Собирался он и приехать, и они ждали, что вот-вот он приедет и поговорит, и решит этот вопрос! Но в свои восемьдесят лет он был уже слегка заторможенный и все никак не мог собраться.
И вот теперь все эти расчудесные планы враз рухнули и были погребены под обломками.
Домашние, особенно Николай Михалыч, опечалились этим известием, потому что и он размечтался о доме для детей и внуков. Когда-то Зина так и обещала. Но все же он уверенно произнес:
- Перепишет завещание, подождите.
Оказалось, что еще прошлым летом, когда он ее навещал, Зина заговорила о машине и зимой в больнице снова подняла эту тему, и так как родственники могли предложить ей только заботу и уход, а личного шофера предоставить не могли, тетя Зина, вернувшись из больницы, сделала свой выбор. Всю жизнь она жила для себя, и теперь ради своей последней прихоти она швыряла этот дом.
Несколько лет претендентом на дом был внук ее мужа - Антон (от первого, еще до нее брака). Это был молодой человек тридцати лет, не женат, ему еще предстояло решить жилищный вопрос, и дом этот очень бы пригодился. Он часто ездил, навещал бабку, давал деньги. Но выдержать длительное общение с Зинаидой Даниловной было не так просто, и за годы после смерти деда она его так измотала, что не было больше ни сил, ни желания ездить сюда. К тому же у него пошатнулось финансовое положение, и он не мог давать ей деньги в прежних количествах. Но бабуся настойчиво требовала с него:
- Давай деньги!
А денег не было.
Тогда Зинаида Даниловна обозлилась и вычеркнула его из списка претендентов, при упоминании об Антоне злобно ворчала и приговаривала:
- Я ничего ему не оставлю, ничего!
* * *
Отец Андрея - Николай Михалыч когда-то строил этот дом. Как преподаватель инженерной графики, сделал необходимые чертежи, да с топориком и молотком много потрудился. Вместе с братом Егором приезжали они на подмогу, и Андрея иногда прихватывали. Только каменщиков нанимали, что сделали кладку, а остальное - все сами, своими руками. И хозяева работали, и помощники.
Хорошие были деньки! С утра завтракали и за работу. Работали до вечера без обеда. Часов в пять-шесть объявлялся отбой. Шли все в старый дом неподалеку, где Зина с Анатолием занимали комнату и веранду. Шумно умывались на улице, а затем рассаживались на веранде обедать. И тогда наедались от пуза. Потому на обед и не прерывались - тяжко с полным брюхом работать. Ну а тут - полное расслабление. Иногда и по стопарику пропускали, но не злоупотребляли, больших охотников среди них не было, а потом - кто в шахматы резался, кто за баян садился. Играть в их семье многие умели, но чаще Егор брался за баян, растягивал меха и запевал свою любимую: "О, Роза, Роза, ты пришла с мороза…"
Николай Михалыч не одно лето здесь провел. Многое он в этом доме помнит: и как стропила ставили и коробку дверную на второй этаж, которая никак не входила, и как мастерили они с Анатолием дубовую дверь входную - ладная получилась, добротная. И как сбивали полы, ровненько, без щелочки, а вот, поди ж ты, рассохлись. И материал ведь был хороший - просушенный, вылежавшийся. И Андрей здесь когда-то учился настилать полы.
А в последнее лето стройки ставили они с Анатолием сарай. Это был финиш. Планировали еще мансарду сделать, простору наверху много, окно хорошее вывели, но как-то подустали, выдохлись, так и остались некоторые планы неосуществленными…
Да и сами они, Зина с Анатолием ох как потрудились здесь! И штукатурили, и пол на первом этаже в сколько слоев укладывали, чтоб был герметичным и не протекал. Как-то до двух ночи затирали стены, чтобы израсходовать замешанный раствор, не оставишь ведь - схватится.
Ну, хоть ложись и помирай рядом с этим раствором! Но... чуток посидели, отдышались и закончили! А куда денешься?
Тетя Зина иногда за чаем пускалась в воспоминания и рассказывала, а Марина с Андреем слушали, поражаясь: сколько же труда вложено в этот Дом!
Но история дома на этом не закончилась. Он имел свою сложную и трудную биографию.
При строительстве вышли по размерам за допустимые пределы. Советской власти это показалось возмутительным, законы были строгие: туда нельзя, сюда нельзя, выше нельзя, шире тоже нельзя, и дом чуть не отобрали.
Как так! На двоих такие хоромы закатили! Заседал Поссовет, ходили комиссии, обмеряли, постановляли. Из-за этих запретов и был так уродливо построен первый этаж, который преподносился как хозяйственный полуподвал, построенный для того, чтобы не иметь лишних сараев на участке. Но и это не помогло. Зина писала в райисполком длинное и жалостливое письмо, рассказывая о трудном детстве, скитаниях с мужем по углам без собственного жилья.
Но власти были неумолимы и постановили-таки отобрать этот дом под библиотеку. Но Зинаида, как человек дотошный и скурпулезный, предъявила им все счета, все записи расходов по строительству дома для оплаты. Вот тут-то и вышла заминка. Платить власти не хотели. Отбирать - да, но платить - нет. И власти отступили.
Дом имел и семейную теневую историю. Зиночка приехала сюда вместе с мужем к тетке, и занимали они с ней небольшой домик. Когда начали строиться, Зиночка уговорила тетку продать дом. Одинокая Тетя Груня дом продала, деньги отдала на строительство нового дома, в котором и ей обещана была комната. Чего ж ей одной век куковать, вместе-то лучше. Но когда дом был построен, Зиночка передумала брать тетку к себе, и тетя Груня закончила свою жизнь на полу у чужих людей.
Детство самой Зиночки действительно было трудным. Отец Данила был веселым человеком, но буйным. Он хорошо играл на аккордеоне, неплохо пел. Да так любил петь, что даже на похоронах старшего брата, то есть на поминках не удержался и после нескольких рюмок запел.
Он был хорош собой, и сколько у него было жен, никто точно сказать не может. Женщин он любил, они его тоже. Все дети его были от разных жен, Зиночка от второй. Он увел ее у друга, невестой которого она была, и готовилась к свадьбе. Но перед Данилой не устояла. А мать друга Кольки прокляла ее и сказала: "Не будет у вас жизни!" И когда Зиночке было всего десять месяцев, ее мама умерла. Зиночка воспитывалась у тетки, у которой своих было трое детей.
В четырнадцать лет она ушла от тетки и приехала к отцу, сюда в этот поселок. Отец ее, сменивший к тому времени еще несколько жен, издевался над очередной женой Татьяной, бил ее по пьяну и кричал:
- Убью, сука!
Зиночка забиралась на русскую печь, что была в их доме, и дрожала от страха. А отец все не унимался и кричал дочери:
- Ну, смотри, смотри, как я ее буду убивать! - и громко и весело смеялся. Шутник был, весельчак!
Зиночка не выдержала, ушла от отца, сняла угол и пошла работать. Через некоторое время отец разошелся с Татьяной и теперь приходил к дочери в запойном состоянии и отбирал деньги. Зиночка даже хотела в какой-то момент броситься под поезд.
Да ведь что обидно - мужик был способный, и должности кое-какие занимал, но забирала его порой русская слабина и тянула к чарке, а тогда уж вселялся бес и управлял им как хотел.
Неровный характер отца и трудное детство сказались и на самой Зиночке. Но с той поры, перейдя во взрослое состояние, она цепко карабкалась по жизни, держала свою судьбу маленькими крепкими руками и больше не позволяла себя столкнуть. Она вышла замуж за военного, человека обстоятельного, не ветрогона, и вместе они создавали свое благополучие. Зиночка была практичной, умела доставать вещи, перепродать подороже, с кем надо договориться. А умение "доставать" и заводить нужные знакомства в те времена сплошного дефицита было очень ценным качеством и облегчало жизнь тем, кто им обладал. И когда иные простаки не могли купить даже простого советского ковра, Зинаида сумела приобрести чистошерстяные ковры ручной работы в большом количестве.
При хорошей хозяйке и в доме достаток. Будь она помоложе и проживи при новых пореформенных временах, из нее мог бы получиться неплохой бизнесмен.
Шуба из натурального меха всегда висела в ее шкафу, и не одна. А уж шапок, роскошных чернобурок было не счесть. Зина любила достаток. И бриллианты у нее водились, все как у людей: серьги, кольцо и брошь; в серванте сверкал хрусталь, слоники стояли дружной семейкой и дорогие столовые сервизы. Правда, к моменту появления Марины и Андрея они были неуважительно затолканы: один в низ кухонной тумбочки, а один стоял в коробке в кладовой.
Интерес к жизни и к вещам пропадал…
В этом доме не любили принимать гостей. В рассказах тети Зины главной причиной преподносилась ревность мужа, который ее очень любил и ко всем ревновал. Но версию эту больше никто не подтверждал. Скорее всего, званые обеды здесь не устраивались из экономии, им предпочитали дорогие вещи. В этом доме любили копить, любили достаток.
У Зины была старшая сестра, которая жила в Москве, но они по каким-то причинам совершенно не общались. Недалеко по этой же ветке железной дороги в райцентре жила младшая сестра. Аня была поздним ребенком последнего брака Данилы Федоровича. Свою последнюю жену, польку Ядвигу он привез с войны как наложницу. Ядвига прижилась и осталась в России до конца своих дней. Анечка была, судя по всему, зачата в состоянии сильного опьянения родителя и родилась с пороком - церебральный паралич. Двигательные центры мозга не работали. До восьми лет девочка не ходила.
Но у Ани был светлый ум, сильная воля, и она поставила себе цель: выжить и стать полноценным человеком. Разумеется, она не надеялась прыгать и скакать, как ее сверстницы, но научиться передвигаться и получить образование сочла достижимой целью. Она начала многочасовые тренировки для ног и всех прочих мышц и в восемь лет стала ходить. В девять лет у нее умер отец. Остались с матерью. Мать зарабатывала мало, и Аня стала подрабатывать - клеить коробки. Школу окончила с серебряной медалью и поступила на заочный юридический факультет, который и закончила успешно.
Сестра Зина с ней не общалась. Сестра Зина очень любила собак, а о родственниках говорила, что родственников у нее нет. Да ведь не для того она карабкалась всю жизнь, взбиралась к благополучию и достатку, чтобы теперь с кем-то делиться.
Иногда она все же появлялась у сестры и говорила:
- Я богатая, и ты передо мной должна на цыпочках ходить, глядишь, я тебе что-нибудь и оставлю.
Может быть, потому и был так мрачен этот дом и создавал ощущение мертвого дома, что слишком много вокруг него было несчастных людей. Возможно, и тень тети Груни бродила по нему, ища себе пристанища…
* * *
Марина и Андрей продолжали ездить к тете Зине и ухаживать за ней и за ее огородом. Мчались в мрачной электричке, заплеванной семечками, переполненной в это бойкое дачное время, стояли в проходах с сумками рядом с картежниками, у которых мат выскакивал сам собой, совершенно незаметно для них и бил по ушам интеллигентному профессору Андрею Николаичу и его жене.
Мысли о доме все не отпускали, чувства собственника, доселе неведомые, разгорались в душе. Андрей вначале настроился решительно и собирался поговорить с теткой. Но время шло, а он все не мог решиться, останавливала врожденная деликатность. Неловко толкаться в череде претендентов у доживающей свой век старушки и, хотя претенденты-родственники уже отпали и осталась только эта парочка, удачно и вовремя пристроившаяся, язык не поворачивался просить. Так они и молчали, мысленно постоянно кружась вокруг этой темы. И так она закруживала, заверчивала, что просто выедала душу изнутри. Отмахнешься от нее, очнешься, глядь - опять прилипла. Въедливая тема, навязчивая.
Они не знали точно, как развивались события с наследниками, но постепенно картина прояснялась. Сын этой четы учился у Зинаиды Даниловны игре на аккордеоне. И так как занятия индивидуальные она проводила в доме, у них была возможность оценить дом и его содержимое и то благоприятное обстоятельство, что у Зинаиды Даниловны не было прямых наследников.
И все же слишком щедро награждала тетя Зина выбранных ею наследников за те небольшие услуги, которые они ей оказывали. Якобы они возили ее в школу зимой, видимо, до завещания, что и сыграло решающую роль. Весной, к моменту появления Марины и Андрея машина была сломана, так рассказывала тетя Зина, и они ее не возили. Оказалось, что и деньги она им платила, то две тысячи рублей, то три, якобы на ремонт машины, и все это она рассказывала Андрею. Андрей готов был платить перевозчику за услуги, но тетя Зина повторяла: "Нет, они за дом будут возить, они за дом..." Она, вероятно, даже не понимала, сколько десятков тысяч долларов стоит такой дом. Или было уже все безразлично, и кому достанется этот дом, ее мало волновало, лишь бы продержаться отмеренное ей на этой земле.
Она теперь часто говорила о них. В ее рассказах мелькали фразы:
- Роман сказал: я вас подвожу, потому что мне вас жалко, вы мне как мать...
Еще были рассказы о том, что он круглый сирота, и рассказы жены, как трудно им живется, как мало они зарабатывают, что не помешало ей лето провести в Крыму, а ему отпуск. И много было всяких фраз о полном бескорыстии. Воображение рисовало образ одуванчика…
Николай Михалыч тоже медлил, хотя и говорил как-то, что поедет к сестре. Тетя Зина, понимая, что вопрос о наследстве все-таки напрашивается сам по себе, иногда заговаривала на эту тему сама и говорила то так, то эдак. Как-то сказала:
- Может быть, полдома вам отписать?
Но Андрей с Мариной отказались, представив, как они тут будут бок о бок толкаться с соседями. Еще она собиралась отписать им имущество, но отнеслись они к этому тоже безрадостно - куда девать это имущество?
Но потом тетка успокоилась, ей понравилось, что за ней ухаживают, и говорила:
- Ну, вы же как родственники и так должны ухаживать.
Бросить ее было уже невозможно, и круговорот продолжался. Старушка выглядела совсем беспомощной, ее маленькая щуплая фигурка вызывала сострадание. Когда Марина вспоминала о ней, перед глазами вставала сухонькая старушка, появляющаяся откуда-то из глубин кладовок, будто сходящая со страниц романов Бальзака или Диккенса. Все домашние дела давались ей с трудом, и, конечно, надо было помогать. Да ведь и Бог велел помогать слабым, и какое-то теплое чувство поднималось в Марине, когда она видела, что облегчает жизнь слабой и немощной старушке, и чувствовала себя христианкой, помогающей страждущему. И тогда мысли о доме отступали, и все больше занимали заботы о тете Зине: как там она?
Но старушка была требовательной, иногда даже резкой и командовала все больше. Директорство приучило ее к этому, и они уже просто не справлялись со всеми ее поручениями, сбиваясь с ног. То продукты купить, то лекарство, то окна помыть, то грядки прополоть, то смородину собрать, то постирать. Андрею тоже много дел доставалось, то починить что-то, то траву покосить. И когда они приезжали к ней, общение их начиналось вовсе не с благодарностей, признательности или извинений, а с претензий: то не сделано, это не сделано...
Иногда тетя Зина спохватывалась и жалостливо говорила:
- Ты уж не обижайся...
Но, несмотря на ее вредность и вздорный характер, трудно было покинуть такую беспомощную одинокую старость. В ее возрасте и в ее состоянии ей бы на печи лежать, но нет ни детей, ни внуков и приходится самой бодрствовать, цепляться за жизнь, вставать и идти на работу, потому что в ней единственное спасение от одиночества.
В силу своей обязательности они продолжали ухаживать за тетей Зиной, едва успевая делать свои домашние и служебные дела, выкраивали время, чтобы бывать здесь. Работа, семья, квартира - все это требовало внимания, а надо было еще изловчиться и урвать кусочек времени для выполнения поручений тети Зины и поездок к ней.
Но порой охватывало недоумение: зачем они здесь? Помогают в качестве тимуровцев или ждут наследство? Пропади оно пропадом это наследство, ведь есть наследники, и пусть они делают все дела в этом доме и во дворе. Марина порой не выдерживала и спрашивала:
- А что же они в огороде не помогают?
Тетя Зина отвечала:
- Они сказали, что огородом они не занимаются…
Странно, москвичи занимаются, а они - местные жители не занимаются. И когда нужно было делать починки то уборной, то сарая, она снова приставала к Андрею.
- А что же Роман не починит?
- Он сказал - это не по его части, - смиренно говорила тетя Зина.
Вот такой коленкор.
* * *
Вскоре, в разгар лета ее положили в больницу.
Собираясь туда, она копила деньги, рассуждала, что всем надо дать, иначе лечить не будут.
- Они и деньги брать не хотят, им доллары нужны, теперь все хотят доллары, а где я их возьму? - приговаривала она.
В больнице она пролежала месяц, ревматические руки немного выпрямились и стали выглядеть лучше, ногам тоже стало полегче. Но было два сильных сердечных приступа. Это тревожило. Еще зимой она бодрилась, и когда врачи в больнице говорили ей: мы вас подлечим, она строго поправляла: вы должны меня вылечить, а не подлечить.
Ее наследники отдыхали в Крыму, и Зинаида Даниловна, вспоминая о них, сокрушалась:
- Вот, уехали, а меня бросили…
А потому Марина с Андреем снова кружились вокруг тетки, навещая ее в больнице и выполняя всевозможные просьбы. А поговорить о доме, о наследстве все было то неловко, то недосуг. Но и дом не отпускал. Мысли о нем так и привязывались. И как ни гони их, а они все равно привязываются и опутывают. Стоило только приехать сюда, в усадьбу, как все начиналось сначала. Особенно сейчас, когда Зинаида Даниловна была в больнице, Марина давала простор своей фантазии и все примерялась к этому, не предназначенному ей наследству и не могла удержаться от соблазна хотя бы мысленно побыть здесь хозяйкой. И перенесясь в эту роль, принималась обустраивать и переделывать унылые интерьеры, расставлять вазы, цветы...
И особенно накидывалась на кухню: здесь все, все надо было переделать! Обязательно увеличить окно, покрасить все светлой краской, постелить красивый линолеум на пол, повесить нарядные занавески, выкинуть весь хлам. Фантазия ее порхала дальше - наверх, но гостиная и спальня были заперты, тетя Зина не доверила им всех ключей, и мечты, распушившиеся цветными перьями, разбивались о закрытые на ключ двери, и фантазировать там не было возможности. Но уж в саду сколько угодно. Сад был такой же мрачный, как и дом. Когда двенадцать яблонь и почти такое же количество слив распустились, они затенили весь участок. А когда стали наливаться яблоки, ветки спустились почти до земли. Яблок было - изобилие!
В углу за яблонями стоял парник, где должны были расти огурцы. Ветки яблонь лежали прямо на парнике, но срезать их тетя Зина не разрешала. Марина два раза сеяла огурцы, но в такой глуши без света и тепла они всходить не хотели. И только когда тетя Зина лежала в больнице, Марина и Андрей вооружились пилой и ножницами и срезали все ветки, какие явно мешали.
Марина даже не удержалась и купила несколько садовых цветов - полосатые хосты, клематис, декоративные маки. Она теперь часто заходила в магазины "Сад, огород", ноги сами шли туда. С возрастом тянуло к земле, к цветам. Нет, ее сад будет не таким…
Порой появлялось недоумение: ну как могла Зинаида Даниловна завещать такой дом чужим людям! Неужели не жаль! Ведь он мог бы быть семейным Домом, переходящим по наследству. У тети Зины была та же фамилия, что у Андрея и сыновей, так и оставался бы Дом в роду Бобылевых.
Мысли о доме, о саде, о наследстве порой просто изматывали. Уходя из него, направляясь к станции, Марина глубоко вздыхала, пытаясь стряхнуть с себя то липкое и противное ощущение, которое появлялось у нее от пребывания в этом доме. Он словно забирал ее в плен и не отпускал. Словно спрут опутывал ее, владел ее мыслями, мучил, забирая много сил бесплодными планами. Вернувшись оттуда, она не сразу приходила в себя, хотя всеми силами старалась избавиться от мыслей о доме. Что-то тяжкое излучал этот дом, какое-то мертвое поле было вокруг него, он затягивал и подавлял, и даже у себя в квартире она какое-то время находилась все в той же липкой паутине.
Когда она не бывала здесь хотя бы недели две, то успокаивалась, и жизнь приобретала более приятные, спокойные краски.
Выписавшись из больницы к концу августа, Зинаида Даниловна снова поплелась в школу - работать. Ничего, кроме работы она не знала и теперь судорожно цеплялась за работу, ища в ней спасение, а на самом деле приближая свой конец. И снова Андрей с Мариной уговаривали ее - оставить работу и переехать к ним. Но безуспешно.
Готовить она не любила. В доме все еще попадались записки, оставшиеся от тех лет, когда они жили здесь вместе с мужем: "Зина, суп я сварил, поешь. Анатолий." И ответные: "Я покушала. Спасибо, Зина".
***
Умерла Зинаида Даниловна внезапно, в последних числах сентября. За два дня до смерти она была на работе.
В четверг вечером Андрею вдруг позвонил сосед, ее бывший сослуживец - сухонький, чуть сгорбленный старичок, Афанасий Иванович, часто заходивший к тете Зине. У него был телефон, и через него они держали связь. Афанасий Иванович сообщил, что у Зинаиды Даниловны был сердечный приступ, и ее увезли в больницу. Наутро Андрей с Мариной поехали за город в районную больницу навещать тетку. Долго искали больницу, затем справочную, кружа по больничной территории и шурша осенними листьями, попали в обеденный перерыв и пришлось ждать конца обеда. Пока сидели в ожидании, наслаждались солнечным осенним днем, болтали, смеялись, хотя внутри что-то саднило.
Наконец открылось окошко справочной, они узнали отделение, куда поместили тетю Зину. И когда нашли его и облегченно вздохнули, надеясь, наконец, увидеть тетку и вручить ей все вкусности, которые они привезли, им сообщили, что ночью она умерла…
Все было кончено. Был человек, и нет его. Кончилась борьба жизни и смерти. Тетя Зина отмучилась. Теперь отдохнет.
Андрею передали ее сумку. Стали искать ключи от дома, паспорт. У Андрея от волнения слегка дрожали руки. Огромную связку ключей обнаружили сразу, но паспорта не было. Значит надо искать дома.
Шли из больницы молча, несли ставшую ненужной сумку с продуктами. Как ни странно, но была какая-то торжественность момента - уход из жизни человека, завершение еще одного земного круга. И в природе все было оранжево-ярко и торжественно… И еще была пустота. Тетя Зина так и не переписала завещания, и теперь Дом перейдет к этой славной чете, получившей его, особенно не напрягаясь.
Наследники к сентябрю объявились, но сообщили, что машина сломана, и возить они ее не смогут. Тетя Зина добиралась на работу самостоятельно, как придется.
Вместе с Афанасием Иванычем долго искали в доме паспорт, затем искали одежду, приготовленную на смерть. Дом потерял хозяйку, теперь в нем рылись как хотели и где хотели. Открывались шкафы, хлопали дверцы… И все же неловко было открывать чужие шкафы и тем более рыться в них. В огромном платяном шкафу спальни был образцовый порядок. На всех полках лежали огромные стопы вещей, укрытых марлями. Они лежали так ладно и так аккуратно, что жалко было нарушать этот порядок.
Наконец в тумбочке нашли нужный пакет и в нем записку. Словно послание с того света. Или мостик между этим миром и тем. От этого немного знобило, и пробирала дрожь. Здесь было написано все, все последние указания, как похоронить и в чем. Тетя Зина готовилась. Один листок был, по-видимому, написан давно, другой, более корявый, возможно накануне, когда стало сильно шалить сердце, и она просила все новые сердечные лекарства. Вот так она сидела здесь одна и писала эти записки, словно договаривалась со смертью.
В другой тумбочке нашли фотографии. Из альбома выпала карточка средней величины, с которой смотрела миловидная юная девушка, с красивым разворотом головы, как у актрис. Юная Зиночка смотрела на них из глубин времени и улыбалась. Марина подняла фотографию и поставила на сервант рядом с портретом более позднего, зрелого возраста. Вот и кончилось все для этой юной девушки. Время не щадит никого. Сухонькую старушку теперь готовили в последний путь.
Остались ночевать здесь, в этом доме. Ночью сна не было, а если удавалось забыться, то ненадолго, и трудно было отличить сон от бодрствования, точнее пребывания в каком-то вязком кошмаре. Назавтра многое предстояло сделать, опыта в таких ритуалах не было, боялись что-то упустить, не успеть, нервы на пределе, состояние взвинченное, мысли путались, от соприкосновения с такими событиями голова была воспалена и привести ее в норму не удавалось.
На следующий день стали съезжаться родственники. Приехал внук Антон.
Тетя Зина так люто ненавидела внука своего мужа, что по ее рассказам рисовался образ наглого, развязного, очень несимпатичного молодого человека. Когда же он появился, Марина и Андрей были приятно удивлены. Антон оказался приятным современным молодым человеком, в меру корректным, в меру практичным. Это было первое несоответствие образа, созданного рассказами, его оригиналу. Второе несоответствие ожидало их с приходом наследников.
Наследники явились на другой день, весть дошла и до них. Одуванчик сразу осыпался, когда Марина увидела Романа. Перед ней стоял крепкий битюг, своим обликом совсем не походивший на того бескорыстного помощника, каким описывала его тетя Зина. И Марине вдруг пришла на ум мысль, что тетя Зина питала к этому крепкому, плотному мужчине женскую слабость, последнюю в ее жизни, но далеко не первую.
Он заговорил хрипловатым голосом и без лишних политесов стал требовать ключи. Андрей вышел на переговоры, кое-как удалось уговорить - не устраивать пляски у гроба, спокойно похоронить и потом решить все вопросы.
Наследники ушли. А они ходили по дому, хлопотали, и никак не хотелось верить, что все кончилось, что тетя Зина не оставила им никаких шансов, что вот они - будущие хозяева уже заявили о себе. При жизни тети Зины Марина всего раз или два сидела с ней в гостиной и вообще делала лишь несколько робких шагов в верхней части дома. Теперь она свободно передвигалась по всем пяти верхним комнатам дома, ощущая, наконец, его просторы, его объемность и внушительность.
Она могла быть хозяйкой этого дома! Но не будет. Неужели не будет?
Они с Андреем что-то говорили, все еще крутясь на тех прежних оборотах, когда у них еще был шанс, когда вот-вот тетя Зина должна была переписать дом на них! Это была одна сторона сознания, а другая понимала, что все кончилось.
В той предсмертной записке было еще написано: консервы, имеющиеся в холодильнике, отдать собакам. Тетя Зина не забыла о любимых собаках. Ну что ж, в старые, проклятые советской властью времена господа и о слугах не забывали - кому что отдать.
Об Андрее не было ни слова, о сестре-инвалиде тоже…
Аня жила недалеко и в это время сидела без работы на инвалидной пенсии в четыреста тридцать рублей, в то время как обычная пенсия уже составила в области восемьсот рублей.
Шкафы Зины были забиты новым постельным бельем, многочисленными отрезами, новыми полотенцами, меховыми шапками и прочим добром. У Ани царила нищета.
Становилось ясно, что время пребывания их в этом доме заканчивается. И где-то сработало: надо брать хоть что-то из вещей, иначе не достанется ничего под тем напором, который исходил от наследников.
В первый день прихода сюда в осиротевший дом, Марина еще робко заглядывала в шкафы и не осмеливалась что-либо брать. Она протягивала руку и отдергивала ее, опасаясь - может нельзя брать до девяти дней? а может до сорока? Может быть, душа тети Зины находится здесь и насмехается над ней?
Быстрее всех сориентировался Антон. Разница в возрасте и соответственно отношение к жизни давали себя знать. Он прошелся оценивающим взглядом по дому, тут же заявляя и свои права. Спустя пару часов после соболезнований он заявил, что забирает телевизор "Сони", так как это он покупал его, и отнес его в машину. Затем он стал искать немецкий сервиз, который лежал где-то в коробке и тут же застолбил его за собой, сказав, что Зинаида Даниловна обещала его отдать ему.
Смелость действий Антона придала смелости и Марине. Она вошла в спальню и наткнулась на большой чемодан. Щелкнув замком, приоткрыла его и увидела полный чемодан норковых шкурок. Марина ахнула и закрыла обратно, но тут же сообразила, что это набор для шубы и надо переложить все это в свою большую сумку, из которой уже никто не заберет.
Все перемешалось в эти дни: похороны, борьба с наследниками, растаскивание вещей!
Тащи, кто что успеет!
Где-то в морге лежала сухонькая старушка, а здесь в ее беспризорном доме растаскивались ее вещи…
Как насмехается над нами жизнь! Все, что копилось тетей Зиной годами, все, для чего она хитрила, изворачивалась, обижала близких, бросила и не признавала сестру-инвалида, чтобы не помогать ей, прогнала тетю Груню умирать на чужом полу, все это теперь осталось беспризорным и растаскивалось всеми - кто что ухватит, кто ходил теперь по ее осиротевшему дому и распоряжался в нем. Теперь живые боролись за свой достаток, копили, чтобы также уйти потом в небытие, все покинув. Хорошо, что полюбовно договаривались между собой. Говорят, иногда дерутся в таких случаях.
В кабинете деда Антон стаскивал книги с полок, и уже много книг лежало то тут, то там на полу. Высыпались какие-то тетради и письма… Им с Андреем пришла в голову мысль - отдать шкафы музыкальной школе, и Антон освобождал их. Марина, проходя мимо, ужаснулась этому разорению и подумала: "Вот так закончится и наша жизнь. Вот так мои любимые книги пойдут на свалку. И не только книги. Все, что мне было дорого, будут перетрясать чужие руки… У молодого поколения будут свои интересы, то, что было дорого нам, их уже не будет трогать".
Чуть позже из-под кроватей спального гарнитура Антон вытащил чемодан с двумя чернобурками. В шкафу Марина обнаружила песца и еще несколько норковых шапок. Хозяйка любила меха и не напрасно бдительным оком охраняла свою спальню. Здесь недалеко был зверосовхоз, и во времена директорства с ней расплачивались мехами. Кроме того, Зинаида Даниловна была женщиной предприимчивой и занималась бизнесом, судя по всему, еще в те дореформенные времена. Три каракулевых шубы сиротливо висели в шкафу…
Марина сообразила, что надо бы забрать ковер и попросила Андрея снять ковер со стены. Ковер оказался тяжелым, никак не снимался с петель, но, наконец, несколько петель подались, и он скинулся вниз одним боком, подняв сноп пыли. Андрей бросил всю эту затею и спустился со стула вниз.
- Черт с ним, с ковром, - сердито сказал он, отряхиваясь от пыли.
Ковер остался сиротливо висеть на стене, держась лишь одним концом, олицетворяя собой порушенное благополучие.
Если бы кто-то рассказал им подобную историю о растаскивании вещей, случившуюся с кем-то, они бы с усмешечкой думали об этих неудачливых корыстных родственниках, а теперь какая-то сила гнала их - обеспечить семью, детей, пока живы. Может, на этом и держится жизнь?
Вовлеченная в эту наследственную тряску, Марина ощущала, как поднимаются в ней какие-то темные силы, которых она раньше в себе не замечала. Всегда старавшаяся жить по чести и совести, она была вдруг захвачена вихрем, закружившим ее вокруг наследства. Какие-то хватательные движения рождались в душе бесконтрольные и неуправляемые, а сами они ощущали себя вращающимися в мутном потоке, который захватил их и понес. Уже не они сами, а оно - наследство управляло ими.
А еще не отпускали мысли о доме. В голове помимо воли прокручивались варианты, как отстоять дом, и Марина и Андрей, без конца что-то мысленно объясняли, доказывали свои права то в суде, то в частной беседе, то говорили вслух между собой, и вконец изможденные, останавливались, уверяя друг друга, что больше на эту тему ни слова. Но ночью все поднималось снова. Мысли были путаные, в них было больше эмоций, чем трезвого расчета. Видимо, потому они и упустили этот дом, что практического ума было мало. И еще мешало старомодное воспитание и излишняя деликатность. Новое, не обремененное поколение имело больше шансов…
После похорон, вечером Андрей пригласил Романа поговорить один на один по-джентльменски. Он очень активно всех выпроваживал, в том числе отца и жену, чтобы никто не помешал им поговорить спокойно, по-мужски.
Явился Роман не один, а с женой, с той самой милой улыбчивой особой. И если бы не присутствие случайно задержавшегося, а может и не случайно Антона, они бы тут же выкинули Андрея из дома, невзирая на то, что он, как человек, получивший ключи и похоронивший родственницу, являлся хранителем наследства и мог им оставаться полгода.
Разговор очень быстро перешел в ругань. Наследник разразился потоками грубой брани, обильно перемешанной матом, выгоняя мешавших ему родственников. Почти не отставала от него и милая девочка Леночка, также хорошо аргументируя матом. Они не хотели покидать дома, который им пока не принадлежал.
Ах, Зинаида Даниловна, вы так восхищались этими людьми, но сейчас вы бы их не узнали.
В конце разговора, уже устав от ругани, Роман тупо приговаривал:
- Нет, вы меня кинете…
- Ну, как мы вас кинем? - увещевал его Андрей Николаевич, - дом мы не унесем, а имущество вам не завещано.
- Вот, чувствую я, вы меня кинете, - снова хриплым голосом отзывалась крепкая фигура, опиравшаяся о дверной косяк. Все остальное произносилось уже не печатными словами.
Но, наконец, они ушли. В доме вдруг стало очень тихо, даже слишком тихо, после того недавнего шума, который только что сотрясал его. Мат еще долго стоял в ушах Андрея после того, как дверь за наследниками закрылась. Он сидел, обхватив голову руками, и не мог прийти в себя. Такого количества мата, изверженного в его адрес, он еще не слышал.
В это время на веранде что-то звякнуло. Неужели вернулись? Антон сходил посмотреть, что там и, возвратившись в столовую, сообщил:
- Соседская кошка пришла к нам в гости.
Андрей облегченно вздохнул. Антон ходил чуть поодаль и вдруг предложил:
- Вы, знаете, Андрей Николаевич, мне сейчас пить нельзя, я только что из больницы, но после всей этой мерзости очень хочется выпить.
- Мудрое решение! - встрепенулся Андрей.
Он, наконец, встал и распрямился. То ощущение гадкого и противного, которым он был окутан, требовало разрядки, его нужно было чем-то заглушить, и идея Антона ему понравилась.
За бутылкой "Посольской" они просидели за поминальным столом остаток вечера и вволю наговорились.
- Грубая несдержанность, страстное самооправдание и черная зависть - вот что движет чувствами плебея, - сказал Антон после очередной рюмки.
- Кого цитируешь? - заинтересовался Андрей.
- Ницше.
- Очень соответствует моменту.
Совсем по-другому вырисовывалось теперь все, что рассказывала тетя Зина о наследниках. Все эти слезливые рассказы о круглом сироте и о том, как трудно им живется, и нет денег, и какое плохое у Романа здоровье, особенно при взгляде на его внушительную фигуру и крепкую шею, были, конечно же, надуманными. Их слова о бескорыстии, о том, что им ничего не нужно, выглядели теперь смешно, глядя, как рвут они из рук ключи. Они не жалели слов. Им они давались легко, в то время когда Андрей и Марина так мучались и деликатничали, и им так неудобно было бороться за наследство. Вся история становилась понятной, оставалось только удивляться собственной наивности. Понять их было можно - им повезло, но хамство их было столь чрезмерно, что выливалось через край, как грязные помои.
Настроение было подавленное, все еще звучали в ушах выкрики:
- Выметайся отсюда, я здесь хозяйка, - кричала бескорыстная Леночка любимому и единственному внуку Анатолия Алексеича, душа которого, наверное, содрогнулась за Антона от этого унижения.
- Вы здесь никто! Уходите отсюда! - кричало в ушах Андрея. Он вспоминал, как косил траву во дворе, как неуклюже у него это получалось вначале, но потом, когда он - профессор в энный раз косил травяной двор тети Зины, стало получаться лучше. Вначале коса норовила воткнуться в землю, но он вспоминал картинки, виденные в кино и старался так же махать, как те киношные косари, и даже стал получать удовольствие от этой древней мужской работы, никак не предвидя того унижения, которое ему вскоре придется испытать в этом доме.
Но "Посольская" все же размягчила их души, закуски на столе было вволю, и спать они ушли почти умиротворенные.
Но на следующий день после похорон и грязных сцен, устроенных наследниками, они были так измотаны, что хотелось бросить все и уйти. Бороться дальше не было сил. Молодое поколение явно превосходило их по практичности, на смену им шли реалисты. Напирала молодая поросль, не отягощенная излишней деликатностью, церемонностью и законопослушанием. Имущество им не было завещано, но они чихать хотели с высокой колокольни.
Наследники и дальше не церемонились. Стоило им уехать, как Роман взломал замки, вскрыл все двери и поставил новые замки. Он почему-то решил, что именно так получают наследство. А может, взламывать замки ему привычнее?
На сарае толстая дужка замка была перепилена заправскими мастерами вскрывного дела, в дубовой двери, о которой Николай Михалыч говорил, что ее так просто не возьмешь, была выбита секция. Как были вскрыты замки в легких филенчатых дверях комнат, трудно было сказать, но, видимо, поработал профессионал.
На этом все и закончилось. Сила победила.
Обиды на старушку у Андрея не было. Было скорее чувство досады оттого, что она так нелепо распорядилась этим домом. Домом, построенным с таким трудом, такими неимоверными усилиями ее и мужа, домом, который помогали строить братья: Николай и Егор. Последнего уже не было в живых. У всех были квартиры, и только здесь был Дом - символ семейного очага и сюда, пусть нечасто, но приезжали оба брата, которые и были ей самыми близкими и родными. Но оспорить завещание не представлялось возможным, так как были они родственниками даже не второго порядка.
Николай Михалыч тяжело переживал случившееся. Он все никак не мог поверить, что Зина, которую он знал с детства, столько помогал и опекал, которая при встрече с неизменной улыбкой говорила: "здравствуй братик", могла сделать такое. Это был плевок в душу.
И еще было ощущение, что Зинаида выжала из них, что могла и оставила с носом. Они стали еще одной жертвенной тенью этого мертвого дома.
Теперь самым большим желанием было - как следует отмыться от этой грязи, облепившей их, очиститься от мути, заполнившей душу, и вернуться к прежней жизни, в которой не было никакого наследства.