УЧИЛИЩЕ
ЗА ПАРТУ
Занятия в училище начинались 1 сентября, а я собрался туда в начале ноября. Работы для просмотра у меня были. Помню, написал акварелью цветок размером с трехкопеечную монету. В Рязань поехал с оказией, шла со спиртзавода машина, обычно она останавливалась у дома Соколовых, где жили сестры Сергея Семеновича, он сказал, что я могу у них остановиться.
Пришел в училище, мне говорят: "А позже не могли приехать, занятия уже третий месяц идут?" Не так просто поступить, уже в то время конкурс был. Все же посмотрели мои работы, посмеялись над миниатюрой. Посовещались завуч и директор. Оказывается, один зачисленный студент не явился, одно место свободно. Так что приняли меня условно. По специальности я не боялся, боялся за общеобразовательные дисциплины, особенно за математику.
Вернулся в Пертово, жену поставил перед фактом: хочет она или не хочет, а я все равно уеду. Собрали одежду, постель, уволился из школы. Тетушка Дуня нагрузила мясом, и поехал я в 27 лет учиться. Сестры Соколовы приняли меня на жительство. В доме жили три сестры, в соседнем доме - еще две и шестая - в Москве. Приняла к себе Антонина Семеновна, рядом с домом у них был еще флигель. Примерно месяца через три из Пертовского спиртзавода Соколова перевели в Рязань директором ликероводочного завода. Поселился он во флигеле.
Итак, с 1 декабря я начал грызть науки. Преподаватели общеобразовательных дисциплин первоначально относились ко мне снисходительно, а потом и двоечки появились. На курсе были две группы по 12 человек, среди них два или три уже имели среднее образование. Они посещали только историю. По возрастному составу примерно половина на половину, т.е. 12 человек, которым по 14 лет, остальным - от 24 до 29 лет. Курс наш называли гвардейским.
По возрасту я на курсе занимал третье место. Как же тяжело мне было учиться! Надо ведь овладевать знаниями не только теми, что забыл, но и теми, которые вообще не знал. Голова болела всегда, были и моменты полного отчаяния. Надо отдать должное преподавателям, они понимали. Виктор Николаевич Молчанов вел математику, какой же добрейший человек, дополнительно со мной занимался, не считаясь со временем. Преподаватель химии - женщина старой закалки. Помню преподавательницу немецкого языка: "Слушайте, Титов, как хорошо Вы говорите по-немецки, читаете, почему же так много делаете ошибок в диктанте?"
По живописи, по рисунку, по композиции дела шли хорошо. В Пертово ездил раза два, в основном за продуктами. Отношения с женой стали натянутыми, один раз она приезжала, с финансами стало тяжело. С начала года меня зачислили и назначили стипендию 140 р., а я и за койку платил, и за питание, хотя продукты были мои, а это гораздо больше моей стипендии. Жена отказывалась снабжать продуктами и финансировать деньгами. Продукты мне давали тетя Дуня и тетя Анюта, деньгами немного помогал Николай, отца я не тревожил.
Весна, стали ходить на пленэр в рощу. Итак, первый курс закончен. Как быть дальше? За лето, т.е. в период каникул, надо заработать денег. Брат Николай знал о моих сложных отношениях с женой, посоветовался со своей женой Дусей, пишет: переводись в Днепропетровское художественное училище, приезжай, тут проще будет.
Взял документы из училища и махнул в Днепропетровск. Это была моя очередная глупость. Не подумав, не посоветовавшись, взял и махнул. Приехал, подал документы в училище, оно находилось в одном здании с художественным музеем. Зачислили. На заводе, где работал брат, нашлась для меня работа. Им надо было написать портреты членов Политбюро. Заплатили неплохо.
Время шло к сентябрю. Пошел в училище узнать насчет занятий. Там сообщили мне новость: дополнительно я должен изучать украинский язык и литературу. Еще нагрузка, а я и русскую грамматику не освоил. С ума можно сойти, напасти со всех сторон. И здесь я опять, не посоветовавшись ни с кем, попросил назад документы. Пришел и сообщил брату, хорошо, что еще вопрос с пропиской не решен был. Короче, вернулся в Рязань.
Учебный год уже начался. Пришел в училище с просьбой восстановить. Восстановили. Завуч Борщев называл меня бегунком. Приняли меня и Соколовы. Все сначала, хорошо еще то, что немного денег было. Начался новый учебный год.
В училище появился новый преподаватель по книжной графике и по истории искусств - Ариадна Сергеевна Эфрон, дочь Цветаевой. Недолго она работала, в марте или апреле ее арестовали. Шуму в училище было много. Событие большое. На нашем курсе она не вела. Красивая, обаятельная женщина. Говорили позже, что подсадил ее наш завуч Борщев.
Вообще хорошая скотина этот Борщев, приставал и к студенткам. На нашем курсе училась Галина Соловкина, за ней ухаживал Куликов, тоже с нашего курса. Так вот, этот Борщев решил за Галей приударить: она идет домой, и он за ней, вроде по пути ему, и так не один раз. Она сказала Куликову. Собрались несколько человек сделать ему темную, и сделали бы, но сумел удрать, когда встретили. После этого он на фронтовиков косо смотрел.
Приходит однажды в училище человек и спрашивает меня. Встретились, попросил, чтобы я с ним пошел, предварительно представился, он из КГБ. Пришли в управление, сначала я не понял, для чего пригласили, нет, не пригласили, а привели. Часа четыре допрашивали, потом подписку дал. Словом, сделали меня стукачом. Попытался отказаться, вежливо напомнили, кто я и что я должен искупать свою вину. Кличку дали. Когда понадобится, вызовут на явочную квартиру.
Такого я никак не ожидал, полагал, что все невзгоды в прошлом. В месяц раза два или три встречался в разных квартирах города, расспрашивали о конкретных лицах училища. Завербовали меня (слово-то какое…) уже после того, как арестовали Эфрон. Бедная женщина, сколько же муки приняла на себя. Отца расстреляли, хорошо еще, что сама сразу из Франции не приехала.
На могиле Цветаевой я был. Ездил в санаторий под Ленинградом, возили на экскурсию (вот сейчас в сомнении, не под Москвой ли). Лет через тридцать у товарища в журнале "Новый мир" увидел напечатанные письма Ариадны Эфрон другу из ссылки, в каждом номере печатали письма на протяжении года.
На втором курсе появились новые преподаватели: по живописи и рисунку - Куракин, на костылях, Якушевский из Ленинградской академии, Михайлов - по черчению. Историю искусств вел брат математика Андрей Николаевич Молчанов.
По живописи и рисунку на втором курсе вместо натюрмортов ставили обнаженную натуру по пояс. Занимались на втором этаже, на этом же этаже находился концертный зал, а на сцене - орган. Удивительно, как он до сих пор сохранился, хотя уже не действовал, постепенно разбирали его, вытаскивали трубы и дули в них.
Художественное училище квартировало вместе с музыкальным, директор был один. Музыканты надоедали нам очень, занимались в коридорах. Помню, одна девушка на виолончели гоняла ноты в коридоре рядом с нашей аудиторией, так надоела всем, что кто-то напугал, пригрозил выбросить инструмент в окно. Здание, естественно, не приспособлено было для таких целей, помещений мало. Позже разделили училища, музыкальное перевели в другое место.
По живописи была интересная натурщица, красивая женщина, еврейка. Задание - написать спину, а те, кто сидел сбоку, видели и грудь. Ребята, которым по 16-17 лет, естественно, стремились сесть таким образом, чтобы видеть грудь: хотя и женщина, но выглядела стройной, грудь, как у девушки. Один парнишка, помню, Ксенофонтов, старался ближе сесть, получился с ним казус: на перерыв все встали кто покурить, кто размяться, а он сидит. Натурщица поняла, подошла к нему и говорит: "Ну что, хочется?", тут парень совсем красным стал. Встать-то не мог, пиписка - в напряжении. В молодости всякое бывает.
Позже к обнаженным натурам привыкли. Мужчины-натурщики свои приборы держали в мешочках. К концу семестра или учебного года делали выставки в зале. Отмечали особо хорошие работы. В одной группе со мной (пожалуй, лучше сказать: я с ними) учились два брата Холуевы, через год поступил и третий брат. Одаренные братья, особенно третий. Казалось бы, откуда такие способности: родители - рабочие-железнодорожники. Еще позже и четвертый брат поступил, только он стал архитектором. Все закончили Ленинградскую художественную академию. Старший, Михаил Холуев позже стал председателем Горьковского отделения, фронтовик.
ФЛИГЕЛЬ
У Соколовых большое горе: умерла жена Сергея Семеновича, остался без матери сын Александр. Что-то через неделю Сергей Семенович из флигеля выехал на квартиру при заводе. Домик опустел, по согласию с сестрами я перешел туда, это удобно всем. Чуть позже ко мне присоединились Евгений Песков (учился в железнодорожном техникуме), Петр Агеев (учился в пединституте) и Сергей Мартынов (учился в зубоврачебной школе). Забыл, где они раньше квартировали, важно то, что все - родом из Пертова. В одной комнатке жили я и Женя, в другой - Петр и Сергей.
В действиях - свобода, нет скованности, на любую тему можно не стесняясь говорить. Большая комната пока пустовала. Можно привести и девочек, что и делали Женя и Сергей. Петр женского пола упорно избегал. По выходным приглашал к себе в баню Сергей Семенович. Баня при заводе, из бани, естественно, шли к нему на квартиру. Квартира расположена весьма интересно, из нее можно попасть в кабинет директора завода.
Насчет закуски у директора небогато, зато выпивки - от пуза, водка, ликеры и другие алкогольные напитки. Жил Сергей Семенович один, вот мы и разгоняли его тоску. Такие посещения нам нравились и повторялись они неоднократно. Этак и привыкнуть можно!
Угнетало меня одно, встречи с представителями КГБ, давали поручения. Один раз поручили ближе познакомиться с одним преподавателем. Дали деньги, чтобы я сходил с ним в ресторан. За деньги расписался в ведомости. Несколько раз пытался от них отделаться, не приходил на встречи. Тогда являлись в училище и все начиналось сначала, точнее, продолжалось. Особенно неприятен был один тип, майор, уже в возрасте, кажется, еврей по национальности. Говорю ему: "Если уж я вам так нужен, берите к себе на работу", отвечает: "На х… ты нам нужен", да так грубо, так обидно мне стало, ну и ответил тем же: "И вы мне так же нужны", а он: "Ну-ну, ты не забывайся, кто ты".
В следующие встречи другому я рассказал об этом инциденте и просто заявил, что с ним не хочу иметь дела. Этот человек был более внимателен, более вежлив. Я прямо ему сказал, что тяготит меня все это, чувствую чем-то обязанным, вы уже упрекали меня в бездеятельности, как будто я кругом окружен врагами и ничего не предпринимаю. Если увижу что непотребное против нашей страны, сам приду, это мой долг. Выходит дело, я обязательно должен найти врага Советского Союза?
В нашем домике жизнь шла своим чередом. Пришла весна. У Сергея Мартынова с Ниной Нойкиной все говорило о том, что скоро они поженятся. Накануне этого у них произошла размолвка. Характер у него вспыльчивый, чуть что, лезет в драку. Стычки были со всеми нами. Сидела Нина у нас и пришивала пуговицы к рубашке Сергея, иногда и нам помогала. После того, как он проводил ее, вернулся, схватил рубашку и ножницами стал обрезать пуговицы, как говорят, с мясом, до того разозлился. Мы любили над ним подшутить, может, он и приревновал.
Когда были на занятиях, то обедали в столовых, дома же все, кроме Сергея, готовили сами. У нас и кухня была. На кухне керогаз, а в комнате плита, когда топили, то готовили на плите. Я в основном питался вместе с Женей Песковым, иногда мне неудобно перед ним было, потому что у него продуктов больше, и калорийнее они. Петр был скуповат, старался есть, когда один. С финансами у меня неважно. Стипендия 160 рублей, часто ел без хлеба, не то, что его нет, но за ним надо стоять в очереди, а очереди большие, времени же в обрез.
Теперь домом ведала другая сестра, Софья Семеновна, квартплату я иногда задерживал, она и не требовала. У Софьи Семеновны двое детей: Юрий учился в пединституте, историк, и дочь Ольга, глухонемая, но не совсем. Объяснялись с ней не жестами, она понимала по губам, а отвечала невнятно, но словами. Муж Софьи Семеновны пострадал из-за анекдота, так говорили. В Ижевском Рязанской области он работал директором школы. Стригся в парикмахерской, кто-то рассказал анекдот с именем Вождя. Было доложено куда следует, его вызвали, он не отрицал, что слышал. Почему не доложил? Взяли его, в заключении он заболел туберкулезом, помирать отпустили домой.
Увидел я коллективную фотографию курсантов каких-то артемовских курсов, в группе и муж, а сбоку в белой фуражке знакомая физиономия, спрашиваю: "Это вроде Хрущев?", отвечает: "Да". "Так почему бы Вам, Софья Семеновна, не послать письмо Хрущеву с копией фотографии, реабилитировали бы и на детей компенсацию выплатили бы?"
С ней жила третья сестра, старшая, Александра Семеновна, директор школы, век ей благодарен буду. Как же она мне помогла! Вообще все сестры добрые, хорошие, отзывчивые. Рядом, в соседнем доме жили еще две сестры: Вера Семеновна и Надежда Семеновна, а вот шестая - Лидия Семеновна - совершенная противоположность.
Наверное, заметно, что мало места я отвожу отцу. Время от времени обмениваемся письмами. Если бываю в Москве, заезжаю к нему. Он знает, что я нуждаюсь, но у него не прошу, а он не предлагает. У него двое детей, тетя Нина не работает, болеет. Подхватила туберкулез на работе. Сестра Мария вышла замуж за милиционера, родители мужа Василия жили в деревне Койсуг Ростовской области, и она уехала с ним к его родителям. Брат Анатолий уехал к Николаю в Днепропетровск.
Коль уж упомянул о родных, надо продолжить. Кто же из родных остался на Пету: Кудрявцевы, дядя Василий (Кабурский), тетя Ганя, с ними дочка Нюра с сыном, не помню, куда девался ее муж, позже еще вышла замуж, еще родила сына. Дочь Мария уехала в Москву, устроилась дворником, получила жилье и постепенно переманила к себе всех сестер: Катю, Настю и Наташу. Сын Марии Слава и сейчас поет в хоре Пятницкого. С ним и сейчас встречаемся.
С Пета я перебрался в Москву. На Пету жили Сухановы дядя Паша с тетушкой Полей хромоножкой, их дочери Дуся, Валя, но они вышли замуж и уехали, Мария жила с родителями, еще сын Иван. Еще на Пету жили Соины, тетя Катя с Иваном Федоровичем, я упоминал о нем, он проштрафился, будучи председателем колхоза, посадили его, в войну немцы его освободили из тюрьмы и он хорошо им прислуживал, ходил в полицаях. Когда вернулся после войны, разоблачили его и посадили на 10 лет.
Жителей на Пету сейчас вообще нет, как такового села теперь не существует, осталось несколько пустых строений. Осталось кладбище, где похоронены моя мать и родные. Когда бываю в Пертове, обязательно с братом идем на кладбище, помянем мать, родных и идем к местам, где стоял наш хутор. После того, как разогнали хутор, вскоре наш дом (он же новый был) перевезли в село Пузос (рядом с селом Пертово) и долгое время в доме располагался сельский совет.
Учебный год подходил к концу. Мне надо думать, где в летнее время заработать деньги, ехать ли в Пертово или податься куда еще. Хорошо бы влиться в бригаду шабашников, но где их найти? Второй курс закончен по специальным дисциплинам на хорошо и отлично, по общеобразовательным в основном посредственно.
Поехал в Пертово. Шура жила у родителей. Бывал у них. Матери у нее не было, рано умерла, воспитывала ее сестра матери и отец. На меня, естественно, смотрели косо. Тетя ее вообще со мной не разговаривала. Предложил Шуре: "Давай разведемся", слушать не хочет. Нашел небольшую халтуру не за деньги, а за спирт. Тетушка Дуня взялась реализовать эту продукцию. Дядя Яша (Кохан) на своем огороде (а огород большой) еще и сеял просо, с тетушкой Анютой я ходил на просорушку. Работа тяжелая - делать из проса пшено, это будущая каша. Словом, готовился к следующему учебному году.
Съездил в Москву к отцу. Он в это время работал вроде прораба по строительству помещений для скота в колхозах и совхозах Подмосковья. У него в подчинении было несколько бригад, работали по договорам. Как же я раньше не догадался, он мог бы включить меня в бригаду, топором-то я когда-то владел. Учел на будущее.
Тетя Нина таяла на глазах, сильно кашляла, боялась, как бы не передалось детям. Брат Валя рос тощеньким, Ирина же - настоящий крепыш. Скоро ей в школу, а она все ревела по поводу и без повода. Валя просто молодец, закончил очередной класс с отличием. Так держать, братец.
Вернулся в Рязань. Надо ехать в Пертово и привезти продукты. Побывал у Песковых, Женя был дома. Сказал, чтобы я не беспокоился, пусть тетушки подготовят картошку, пшено, мясо, а когда ему повезут, захватят и мое. Так что я не сильно нагрузился.
Начался учебный год. Да, забыл, муж двоюродной сестры Дуси Николай Иванович (мастер - золотые руки) по моему эскизу сделал этюдник - просто загляденье, а я Дусе икону написал Христа Спасителя.
Шахматы на Липецкой. Год 1958. Слева - Слава Степанов.
На третьем курсе мне было значительно легче. Почти вошел в колею. Занимался в шахматной секции, участвовал в турнирах. Организовал команду и встретились с командой глухонемых. Мне доверили играть на первой доске. Надо же, перед этим выпил кружку пива. Игра шла хорошо. Пиво заработало, захотел я пописать, да так сильно, что зевнул ладью и проиграл. Протащили меня потом в стенгазете училища, да еще и с шаржем.
В нашем домике - новоселье, поселились три девушки - студентки мединститута. Жизнь пошла веселее. Мужские разговоры - вполголоса, так же и они говорили, потому что между нами не стена, а фанерная перегородка.
Начали изучать анатомию с медичками вместе. Я тоже изучал анатомию, только домой кости не таскал, а они таскали сначала кости, а потом и внутренности, а обратно не уносили, приходилось в огороде закапывать. Как им удавалось из анатомички утаскивать? А девушки хорошие, общительные.
В нашем полку убыло. Сергей Мартынов женился, точнее, вышел в приймаки. Нина жила в соседнем доме. Сергей после окончания зубоврачебной школы поступил в мединститут. Женя и Петр учились на последних курсах.
Как-то Женя обращается ко мне: "Слушай, Мить, научи меня по-немецки ругательным словам, да так, чтобы учительница немецкого языка не поняла". Чем-то она насолила ему, как он выразился, очень зловредная. Коль она немка, то все знает, а может, и нет. Научил его словам "Laeck mein Arsch" (поцелуй или полижи меня в задницу). Выпалил ей Женя эти слова, видимо, последнее слово ей незнакомо было. Говорит: "Вытаращила на меня глаза и говорит: - Заведомо знаю, Песков, вы сказали мне какую-то гадость". Он же вполне удовлетворился.
УЧИЛИЩЕ
Я отучился полсрока. До войны назывался художественный техникум с тремя годами обучения, теперь же - училище с пятилетним обучением. В 1948 году был послевоенный первый выпуск. Это те учащиеся, которые поступали до войны. В 1949 году - второй выпуск, тоже довоенные и учились по трехлетней программе. Первый послевоенный набор в 1946 году, наш набор - второй.
Как были рады все студенты, да и не только студенты: наконец из училища убрался ненавистный завуч Борщев. Его место занял Куракин Василий Егорович. Тяжело руководить на костылях, большое мужество надо иметь. Ноги у него были, но детские. В детстве болел менингитом, что ли, и после болезни сам рос, а ноги не росли. Протезы сделаны особые, в полости протезов засовывал ножки, а когда садился, протезы сгибались в коленях. Дико смотреть было: голень большая, а бедро в два раза меньше. Передвигался, выбрасывая вперед обе ноги, точнее, протезы, опираясь на костыли. Поразительно, но без посторонней помощи забирался и спускался на второй этаж по крутой лестнице. От костылей у него и руки другую форму приняли. Вот так на костылях закончил он Ленинградскую художественную академию. Можно сказать, художник первоклассный. Будучи в Рязани, написал много больших по размеру тематических картин. Сам водил машину.
Лучше бы ему вместо костылей и протезов иметь коляску, что он к концу своей жизни и сделал. В Рязань он приехал, кажется, из Куйбышева уже с женой. Там тоже преподавал в училище, женился на молоденькой студентке. Мужественная женщина. В Рязани у них родился сын, умер, а потом чуть не каждый год она приносила по мальчику. Участь старшего сына для него была трагична, уличили в бандитизме.
Директор училища, тоже хороший художник Сыров, и человек хороший. Недолго он у нас директорствовал, долго болел и умер.
Одно время по общеобразовательным дисциплинам учились в другом здании, бывшем костеле, примерно в километре от училища. Ходить из дома на улице Липецкой до улицы Щедрина километра три. Транспорта никакого. Транспорт-то был в городе, но не по тем улицам. Точно не помню, в 47 или 48 году пустили троллейбусы, до этого ходили только автобусы. В городе идет большая стройка жилых домов и общественных зданий. Немецких военнопленных уже не было. Построили они кинотеатр "Родина" напротив училища, оригинальной архитектуры одноэтажный дом для секретаря обкома. Жил там секретарь или не жил, но в нем располагался детский сад. Одно время ходила в этот садик дочка Оля.
Хотелось писать и рисовать молодую женскую или мужскую фигуру. Парня нашли, но у него вялая фигура, нет мышц. Нужна атлетическая фигура По живописи и по рисунку перешли на обнаженную фигуру, это значит, нужно готовить большие холсты. С натурщиками всегда было сложно, профессионалов не было. Старики и старушки предлагали свои услуги, но в одежде. Навыка нет, посадят натуру, а она тут же засыпает. Посадили одну старушку, на подиуме - табуретка. Засыпает, и все тут. Шумнут или стукнут - проснется. Заснула, должно быть, крепко и вперед лицом грохнулась на пол, как же разбила лицо! Больше мы ее не видели.
Уговорили попозировать девушку, молодую студентку из сельхозинститута. Согласилась, но только в купальнике. Это нас не устраивало. Пожилая натурщица говорит ей: "Дочка, чего стесняешься, им же нужно", уговорила, в общем. Деньги-то платили хорошие, и почасовая оплата.
По анатомии мы изучали в основном скелет и мышцы. Прежде чем приступать к рисунку, сначала надо изобразить скелет, а потом одеть мышцами.
Хороша фигура у одной из наших медичек. Звали ее Лиля Железная, фамилия интересная. Ее отец переведен в Рязань из Киева в управление КГБ, полковник, получил хорошую квартиру, а дочь ушла на квартиру, не ужилась с мачехой, с характером девушка. Шутя предложил ей попозировать, объяснил и почему предложил.
Один раз слышу: плачет. Спрашиваю через перегородку, в чем дело. Недели за две до этого приезжали на какие-то соревнования спортсмены из Киева, среди них ее подруга по школе, зашла к ней и даже ночевала, я ее не видел, только голос слышал. Лиля еще попросила помочь, каблук поправить у туфли подруги. Заходит ко мне и показывает письмо: "Почитай". "Удобно ли?" Прочитал и удивился. В письме эта девушка объясняется Лиле в любви, что она ее давно любит и просит жить вместе. Спрашиваю: "Ты же спала с ней и ничего не заметила?" Промолчала, показала фотографию: девушка как девушка, короткая стрижка. Рассказала, что в школу она ходила в форме, а все остальное время ходила в брюках. Спрашиваю: "Что будешь делать?", обиделась: "Ты что, дурак? Найду себе настоящего мужчину".
Случайно встретились с Лилей в городе лет через 25, узнали друг друга. У нее семья, работает врачом в больнице.
Наступил 1950 год. Сбоев в обучении нет. Скоро многие общеобразовательные дисциплины закончатся, останется только история и литература. На третьем курсе двоих из нашей группы взяли в армию. Одна девушка перешла к нам из набора 1946 года, семестр болела. В группе стало шесть девушек и восемь мужиков, а позже еще один мужик пришел.
С Володей Балиным.
С самого начала, т.е. с первого курса завязалась крепкая дружба с Балиным Володей, позже к нам присоединился Виктор Чабров, он пришел на наш курс позже. Виктор уже был женат. Странное совпадение: у Володи и у Виктора родители - партийные работники. У Володи отчим - секретарь райкома, мать ведала кадрами, у Виктора отец где-то далеко верховодил в партии. И еще одно совпадение: и Володя, и Виктор - туберкулезники. Дружба наша длилась долго и после окончания училища.
Был в нашей группе некий Прокудин, прощелыга, бабник, парень красивый. Поговаривали, что он и еще Луценко дружили или делали вид, короче, лишили девственности двух девушек нашей же группы, предварительно напоив их. Как-то Прокудин решил подшутить и в разговоре с Балиным прибавил впереди его фамилии букву Е. Володя так избил его, что пришлось разнимать.
В конце каждого учебного года учащиеся в обязательном порядке шли на пленэр, а после отчитывались за проделанную работу. На пленэр ходили с преподавателем. Местом для этюдов была городская роща.
Неожиданно приехал ко мне отец, вошел, не узнаю его, вид какой-то потерянный. Поздоровались, сел, даже не сел, а прилег на кровать и зарыдал. Спрашиваю: "Что случилось?" - Умерла Нина.
Вот это потрясение… - Когда же? - спрашиваю. Оказывается, умерла в январе. А сейчас апрель. В голове не укладывается: как же можно так поступить, обидел меня отец, все же она родная и присутствовать на похоронах - мой долг. Что поделать?
Наверное, прошло немногим более полгода после смерти тети Нины, как отец нашел подругу. Мне она сразу не понравилась. Точно не помню, но кажется, в тот же год взяла к себе в Койсуг Ирину сестра Мария. С отцом, когда приезжал ко мне с печальным известием, договорились, что после окончания учебы еду к нему.
Закончился учебный год. Можно сказать, общеобразовательный курс за 10 классов закончил в возрасте 31 год. Со специальными дисциплинами все нормально, но было бы гораздо лучше, если бы в летние каникулы занимался не добыванием денег, а писал этюды. Оставалось только позавидовать тем, кто к новому учебному году привозил по 50 и более этюдов, в зале делали выставки. Если раньше я считал себя мастером и ходил гоголем перед пятнадцатилетними пацанами, то теперь, после третьего курса эти пацаны по живописи меня обскакали.
Женя Песков и Петр Агеев обучение закончили и уехали, студентки-медички тоже уехали, во флигеле остался один я. Справился у Софьи Семеновны, могу ли я рассчитывать в дальнейшем на проживание. Можно, и я уехал.
Приехал в Химки к отцу. Устроил он меня в одну бригаду плотником. Топор у отца был. Вместо кисти стал орудовать топором. В бригаде в основном мужики в возрасте, один только чуть старше меня. Строили в колхозе коровник. Работали по договору. Не нравилась мне сложившаяся традиция у этих старичков, связанная с выпивками и длительными перекурами. Сказал отцу, он развел руками.
Недалеко от колхоза располагался санаторий "Медведки". Вечером решили мы пойти в санаторий кино посмотреть, заметили и там стройку: бревна, пиломатериалы, решили прозондировать. Не нравилось мне и еще одному в бригаде, с кем ходили в кино. На следующий день узнали: да, им нужны плотники, работа аккордная, что нам и нужно. Друг спрашивает: "Если мы уйдем, отец твой не обидится?" Ушли мы из бригады, отцу я вообще ничего не сказал, потом он упрекнул меня. Обойдется, зато я подзаработаю. Нам даже жилье там предоставили.
Автор, его подруга и Ромашков.
Поселились с баянистом. Познакомился я с баянистом Ромашковым Ильей, как-то в разговоре пооткровенничали, он не профессионал и ему хотелось бы получить музыкальное образование. Я в свою очередь сказал, что я не плотник и мог бы посодействовать ему, потому как музыкальное училище рядом с нашим, даже преподаватели общеобразовательных дисциплин общие. Так мы стали друзьями. Общаемся до сих пор.
С товарищем по топору работали до упаду. От прораба получали задания. Работа тяжелая, в основном с бревнами. Готовили балки, стропила, перерубы. Топор и топор, еще пила, вот наш основной инструмент. Довольны нашей работой, довольны и мы заработком. Уставали очень и все же вечером шли на танцы, в кино.
Познакомился я с одной отдыхающей из Коломны. В каком-то учреждении работала секретарем. Понравилась мне, должно быть, и я ей. По окончании ее путевки обменялись адресами, обещала приехать и в самом деле два или три раза приезжала в Рязань, снимала номер в гостинице, привозила корзину продуктов. Сохранилась фотография (см. выше): я, она и Илья Ромашков с баяном. А вот имени ее не помню.
В середине августа из Медведкова я уехал. Хорошо заработал, а друг остался. С Ильей договорились, что по возвращении в Рязань все узнаю и сообщу ему. Оказалось, что в музыкальном училище прием закончен. Объяснил ситуацию в учебной части, расхвалил, сказал, что талантлив. Сказали, пусть приедет, послушаем. Сообщил Илье, он сразу же приехал. Послушали и приняли. Всех подробностей не помню, ведь в музыкальное училище желающих поступить много было, надо выдержать конкурс, а его приняли без конкурса.
ТРОЕ ВО ФЛИГЕЛЕ
Еще до отъезда в Москву с Софьей Семеновной договорились, что со мной будет жить Володя Балин, согласилась она и на проживание Ильи. Он поехал домой и вернулся с вещами.
Начался учебный год. Из Москвы я для себя привез краски, картон. Кое-что из красок давали в училище.
Я уже упоминал, остались литература, история, история искусств, педагогика и еще в одной из общеобразовательных школ проходить педагогическую практику, т.е. проводить занятия по рисованию и черчению. Занятия же по рисунку и живописи, само собой, ежедневно.
Живем пока трое. Весело. Илья гоняет гаммы, изучает новые вещи. После занятий в училище и мне захотелось поиграть. Если раньше я научился играть некоторые вещи на слух, то теперь по нотам научился, стал играть вальс "На сопках Манчжурии" и "Молдавеняску".
Кстати о вальсе. У Соколовых жила Екатерина Алексеевна Чудакова, учительница немецкого языка, ей в то время было около семидесяти лет, мы ее звали тетя Катя. Интеллигентная дама старой закалки. Оказывается, она хорошо знала автора "На сопках Манчжурии" Шатрова. Отзывалась о нем весьма нелестно: "Вовсе он не композитор, а капельмейстер, может, даже украл эту мелодию". У Соколовых стояло в доме пианино, и тетя Катя хорошо исполняла классические произведения. Приобрели они телевизор, и мы ходили к ним смотреть.
Родители Володи Балина работали в Клепиках и на зиму пообещали привезти дрова по узкой железнодорожной колее. Но колея доходила только до Оки с противоположного берега, поэтому хлопот с дровами оказалось ой как много. Привезли полную платформу, разгрузили, теперь надо грузить на машину, перевозить через понтонный мост, а его часто разводили и долго не сводили, пароходы-то плывут медленно. Чтобы перевезти все дрова, несколько ездок сделать надо, да еще и охранять и там, и тут, а то растащат. Сложили дрова в саду около забора. Таскать начали понемногу соседи.
Дрова шли как бы в оплату за жилье. Дома мы питались вместе, обедали в столовой. У Володи с легкими не все в порядке, а папиросы смолил одну за другой. Родители с другими продуктами еще присылали большой горшок, наполненный лекарством. Состав лекарства таков: мед, барсучье сало и коровье масло. Это снадобье он должен съесть за определенный период, за этим горшком следует другой, и т.д. Обращается ко мне: "Дмитрий, помоги, если понравится, мне одному не осилить". Попробовал - сладко. В дальнейшем я ему помогал ополовинивать горшки.
В основном пищу дома готовил только я. Физиономия моя округлилась. У меня одно "но": возобновились встречи с органами. Как хорошо было летом: никто не тревожил, а тут опять началось. Встречи, поручения, да какие поручения, вспоминать тошно. Уже намного позже узнал, что в училище был еще один "стукач", наш преподаватель по черчению Михайлов Николай Николаевич, причем узнал-то я это, когда уже вместе работали в радиоинституте. Он тоже был в плену, бежал, партизанил. При встрече связной вдруг стал расспрашивать о плене, в каких местах был. Думал, проверяют, совпадет ли с предыдущими показаниями.
Через много лет (встреча с Ванякиным).
Как-то иду на занятия в училище с этюдником и вижу: на противоположной стороне улицы Ленина идет вроде знакомый человек, перехожу улицу и вижу: Николай Ванякин! Вот это встреча! Сколько же лет прошло? Вместе были в Волковыске, только не знали друг друга, в команде на сельхозработах, в Белостоке, Подляск, Деггендорф, почти весь плен вместе. Обнялись, расцеловались. Оказалось, что в Рязани он живет уже более трех лет. Надо же, жили рядом и не виделись. Женат, есть дочь. Работает столяром. Получил жилье, комнату. Договорились встретиться. Пришел к нему, познакомились с его женой Надей. Со встречей выпили хорошо. Воспоминания, воспоминания… До сих пор дружим. Он на два года старше.
Приближался новый, 1951 год. Хорошо оформили зал к Новому году. Кто мог, нарядились в карнавальные костюмы. В нашей группе учился Лебедев, его родные ведали реквизитом в театре. Пришли с ним, я попросил сделать из меня старика, приклеили бороду, усы, сапоги у меня были и брюки, а косоворотку дали. Получился купец. Никто меня не узнал в этом одеянии.
У Ильи Ромашкова заскок. Так хорошо началось и пошло, и вдруг решил бросить очно учиться и перейти на заочный. Я его так и не понял. Сейчас трудно судить о его действиях. Часто стал уезжать домой. Все же год закончил. Заканчивал училище в Москве. Я потом догадывался, что скорее всего его девушка поставила условие, ждать не будет. Потом, после ухода из училища они поженились.
Шло время, до окончания училища еще полтора года, а некоторые уже подумывают о дипломной работе. Разговоры, беседы, встречи с выпускниками этого года, знакомство с эскизами. Брат Михаила Холуева Владимир, курсом ниже нас, работает исключительно талантливо. Его учебные работы гораздо сильнее, чем у Михаила, хотя и Михаил хорошо работает. По окончании четвертого курса мы, т.е. наш курс по плану должен ехать в Ленинград, так уж положено, пленэра не будет, с нами поедет и Владимир поступать в академию, готовит для показа работу. У него среднее образование. Я слышал, якобы в училище ему делать нечего. Много талантов выпустило и выпустит еще Рязанское областное художественное училище.
Я, например, понял, что свой талант исчерпал и профессионалом мне не быть, да и возможности продолжать учебу нет. Все идет так, как и должно идти. Очень хорошо работает Володя Балин, чувствуется мастерство, но живопись так же суховата, как и у меня. По педагогике у меня все ладно. Педагогическую практику, по словам Михайлова, провожу как заправский педагог. Умею держать дисциплину в классе. Работа в школе мне нравится, можно работать и художником-исполнителем. Пока же все это - мечта, надо закончить училище.
У нас в домике, как говорят, жизнь бьет ключом. Сын Софьи Семеновны Юрий (фамилия их Серебряковы) - заводила и со своими однокурсниками часто устраивает сборища, вечеринки, втягивают и нас, старичков, а почему бы и не развеяться? У них-то в доме не разгуляешься.
Вот и весна пришла. Начались по живописи и по рисунку вроде как контрольные. Если раньше каждый день живопись и рисунок по три часа, то теперь по два. Подытоживали и с другими предметами, а их много.
На четвертом курсе стипендия 200 рублей. Много это или мало? Конечно, мало. Я деньги очень экономлю, ведь едем в Ленинград. Кажется, дорогу в оба конца оплачивало училище.
Все, учебный год кончился, четвертый курс закончен. Точно не помню, какого-то числа июня едем. Побывали на защите дипломных работ выпускников 1951 года. Волнующая картина, через год то же и нас ждет. Приехали в Ленинград. 11 лет прошло с того времени, как я посещал этот город. Устроили нас в каком-то грязном студенческом общежитии. Сначала посетили академию художеств (как будто все мы поступим в это заведение). Несколько раз были в Русском музее и целую неделю гуляли по залам Эрмитажа. Побывали в Петропавловской крепости, на корабле "Аврора", в Исаакиевском соборе, забрались на верхотуру, на маятник Фуко полюбовались. Когда забирались наверх, было ясно, а спустились - шел дождь, настолько резко погода меняется.
Забыл, как называется музей, кажется, анатомический , где в сосудах плавают двухголовые младенцы и всякие чудища природы. Побывали в Екатерининском дворце, на фонтане и еще во многих местах. Интересно, особенно для тех, кто впервые сюда попал.
В свободный день поехал навестить родных, с которыми не виделся с 1932 года, с того момента, когда жили на хуторе. По телефону предупредил. Интересно, как выглядят дядя Петр, тетушка Прасковья, их дети Мария, Шура, Нина, Аня. Петр и Иван отсутствовали. Трогательная встреча, печальная встреча со старенькой тетушкой Прасковьей, так и не узнала она меня, очень болела.
Я уже упоминал, что дядя Петр просил передать отцу моему, он просит, чтобы отец простил его. Какие у него счеты с отцом? Шура напомнила, не забыл ли, как она мне на шею надела хомут. Дядя Петр и тетя Прасковья в блокаду находились в Ленинграде. Дети жили в деревне.
Дядя Петр рассказал, как он хоронил братьев: Якова и нашего деда Василия и их семьи. Вспоминали годы, прожитые на хуторе. Чего-то они не знали, а знал я, потому что с хутора последними ушли мы. Ранее мы общались через письма. О смерти матери они знали. Еще раз подробно рассказал.
Недели две в Ленинграде погостили. Вернулся в Москву. Меня ждала другая поездка, в Койсуг к сестре за Ириной. Отец непрочь еще на какой-то срок оставить ее у Марии. Я убедил его, у Марии к этому времени двое своих детей появилось, живет у свекра со свекровью. "Поезжай, только денег на дорогу у меня нет". Ну, батя наш дает, этого от него не ожидал. Пусть будет так. Поехал в Ростов, погостил у родных. Вася (муж Марии) работал участковым в селе, это не село, а город. Больше 10 километров в длину, и ширина в несколько улиц.
Что еще поразило меня. Если в наших краях зерно убиралось и хранилось в ригах под крышей, то здесь - на открытом месте. Спрашиваю: "А если дождь пойдет?" - А он в это время не бывает.
Ходили с Васей на лиман, наловили ему ведро раков, сварили и тут же поели. Появились арбузы. Уважали его, а может, боялись, он же участковый, блюститель порядка. Интересно мы с ним укладывались на ночь. От комаров никакого житья, а в доме ночевать невозможно, жарко. Выходим во двор, стелят на лужайке постель, ложимся, и нас накрывают коробом, обтянутым сверху сеткой, так и спасались от комаров.
Как хорошо отдохнул у них, уезжать не хотелось. Не устраивал меня только их распорядок в питании. Завтракают поздновато, обеда нет, вернее, есть, но сдвинут к ужину, и все. Всем верховодит мать Василия. Я-то не привык так питаться. Часам к двум есть хочется, а надо ждать еще часа три или четыре. Сначала стеснялся, а потом к Марии: "Жрать хочу". У них исключительно вкусный, пышный белый хлеб пекли. Арбузы были всегда, вот я и полдничал хлебом с арбузом, тайком.
Вернулись с Иринкой в Москву, то-бишь в Химки, долго не задержался, вернулся в Рязань. До начала занятий почти месяц. Ранее была у меня договоренность с Александрой Семеновной (фамилия ее Андреева), директором школы №3, обещала принять меня на работу учителем рисования, а по черчению там был учитель. Часов немного, пятых и шестых классов всего восемь или десять. Начальные классы учились в первую смену, а с пятого - во вторую. Обычно на первые часы рисование не ставили. Время меня вполне устраивало.
Формальности с оформлением взяла на себя директор, за что я ей очень и очень благодарен. Итак, с 1 сентября 1951 года я - учитель. Школа - женская. Работа мне знакома, верно, до поступления в училище в Пертовской школе учились вместе девочки и мальчики. С дисциплиной там гораздо сложнее, это чувствовалось.
ПРОЩАЙ, ОТЕЦ
Последний год в училище, пятый курс. Как все же быстро бежит время. Предмет "композиция" был и на четвертом курсе. Работы делали курсовые, некоторые уже тогда разрабатывали темы, думая о завершающей работе. У меня с этим делом возникали трудности. Задумывал одно, потом другое, менял, усложнял.
Еще до прибытия в училище художник-преподаватель Якушевский написал картину, назвал ее "Домой". Как просто: сидит солдат в вагоне и смотрит в окно. Однофигурная композиция, но как это преподнесено! Надо думать над композицией уже теперь, пора выбирать тему, желательно бы не многофигурную. Еще надо подготовить своего рода дипломную работу по черчению, т.е. разработать узел машины, сделать чертежи деталей этого узла, сделать описание действия этого узла.
Началась подготовительная работа. Началась и другая работа, в школе. Тут для меня большая помощь была со стороны училища. В школе не было решительно ничего для постановки натюрморта. Все брал из училища: горшки, вазы, гипсы. Для бесед по изобразительному искусству брал большие репродукции. С самого начала у меня был своего рода испытательный срок. На уроки приходила завуч и даже Александра Семеновна. Замечаний по педагогике не было.
Первое время чувствовал себя неловко. В школе всего трое мужчин: учитель черчения, завхоз и я. Без стука в учительскую не входил. Мое присутствие мешало вести нужные женские беседы, я это понимал и старался реже бывать в учительской. Большинство учительского состава - молодые, красивые и незамужние, краснел я перед ними, когда некоторые в мой адрес отпускали шуточки. (Что-то я увлекся женским персоналом)
Надо наконец выбрать тему дипломной работы. Ведущий преподаватель в нашей группе - Куракин. Выбрал тему и назвал "В музее". Возможно, оказала влияние работа Куракина, находящаяся в краеведческом музее, не помню, как называлась. Сюжет: посетители музея около сохи. Я же выбрал тему "В музее М.И.Калинина". он недавно открылся, в газете или журнале вычитал, посмотрел снимки.
Тему зафиксировали. Надо ехать в Москву, взял альбом, чтобы сделать зарисовки какого-нибудь понравившегося мне зала. Обзавелся и справкой из училища и поехал в командировку. Остановился в Химках у отца. На протяжении нескольких дней посещал музей Калинина. Зарисовки мне разрешили делать, им это льстило: как же, первый художник взялся написать картину. По моей просьбе сделали несколько крупных фотографий.
Командировка подходила к концу. Вернулся вечером, отец дома, ждут меня. Сели за стол. На троих раздавили четвертинку. Поговорили и легли спать. Я - на полу, голова под столом. Уснули. Слышу во сне, кто-то за ноги меня тянет. Проснулся. Что такое? Отец лежит на полу, на моих ногах. Вскочил, а брат Валя старается всунуть в рот отцу кусочек сахара, смоченного нитроглицерином. Тогда таблеток не было, а были капли. Когда отцу стало плохо, он попросил Валю накапать на сахар. Раньше тоже бывали приступы.
Отцу все хуже, потерял сознание, зубы сжал. Я оделся, побежал на станцию вызывать скорую помощь, телефон только на станции, да и тот не работал. Обратился к дежурному, тот разрешил позвонить. Вызвал скорую и бегом назад. Отец без сознания, Валя так и не смог вложить в рот сахар с нитроглицерином. Были, кажется, попытки у отца открыть глаза и что-то сказать, и еще двигал левой рукой, как будто хотел оттолкнуть, стонал, обмочился.
Приехала скорая, к сожалению, нескоро. Врач-женщина сделала укол, никакой реакции. Отец еще дышал. Очевидно, она учуяла запах спиртного, возмутилась: "Как же вы могли допустить?! Ему же нельзя спиртное!" пощупала пульс, еще укол. Отец затих.
1-е октября 1951 года, его день рождения. "Я ничем не могу помочь"- врач констатировала смерть и уехала.
Новая мачеха Мария (забыл отчество) плачет, Ирина плачет. На улице еще ночь. Положили отца на кровать, Мария сменила белье. Вся процедура с обмыванием у меня выпала из памяти. Дождались утра, надо оповещать родных. Подал телеграммы в Днепропетровск, в Ростов, телеграфировал в училище и Александре Семеновне, что в связи со смертью отца задержусь.
Мария хлопотала с документами на погребение, я поехал в Москву к тете Маше, в Удельную, к дяде Степану. На следующий день привезли гроб, уложили отца. Приехал дядя Федя, муж тети Маши, дядя Степан, двоюродный брат Михаил, помогали и соседи и еще родные Марии. Получили телеграмму от Николая, едут с Толей, сестра Мария горем опечалена, на похороны приехать не может.
Похороны пришлось отложить на сутки. В комнате тепло, появился трупный запах, заморозки не было, одеколоном гвоздики пытались сбить запах. Накануне ведь хорошо поели, желудок-то полный, пошло выделение изо рта. По времени Анатолий с Николаем должны бы уже приехать. Ждать больше нельзя. Вынесли гроб во двор. Все собрались. Наконец-то идут и братья. Встречи, прощание, слезы. Понесли нашего дорогого отца на вечный покой. До кладбища далеко, километра три. Несли четыре брата: Николай, я, Толя и Михаил. Несли на полотенцах. Через какие-то промежутки менялись.
Пришли на кладбище к могиле, а в могиле - вода. Попрощались, дядя Степан сунул под голову отцу четвертку водки, сказал: "Так надо". Опустили гроб с телом отца в воду, закопали. Спи вечно, дорогой батя.
Вернулись, помянули, и тут дядя Степан отличился - запел. Когда выпьет, теряет над собой контроль. После поминок стали держать совет, как поступить с Ириной и Валей. С Ириной вопрос решился сразу: Николай берет к себе, а Валя пока остается с мачехой до окончания 7 класса, а после окончания училища, возможно, я перееду в Химки. Ставился и вопрос, имеет ли право Мария на жилище.
В январе или феврале я вместе с Михаилом приехал проведать нашего братца. Жалоб от мачехи на плохое поведение - куча, и в школе он хулиганит, разбил стекло в двери. Пришли в школу, учитель математики очень хорошо отозвался о брате, особо отметил его способности, ну а стекло в двери, с кем не бывает, бегали на перемене, не рассчитали и стукнули дверью о стену. Когда же я поделился своим намерением переехать в Химки, Мария огорошила меня с Михаилом. Она беременна и месяца через четыре должна родить. Только теперь обратили внимание на ее живот, вроде округлился, похоже, что правда. Ну и бестия, как она всех нас животом провела. Об этом потом.
Хотя и жили с отцом врозь, порой и стычки были, но ведь родной человек. Сколько ему пришлось пережить. Ох, как тяжело терять родных. Ему бы жить да жить. Пятьдесят пять лет всего, можно сказать, возраст расцвета. Насколько мне помнится, планы были у него заиметь свой дом и уже были какие-то накопления, поэтому мы удивились, когда Мария после похорон сообщила, что все деньги потрачены и никаких сберкнижек нет. Что либо выяснять бесполезно. Может быть, отец перед смертью пытался что-то сказать. Не успел. Оплошность его в том, как и где он приобрел такую кривую подругу, которая, может, и помогла ему преждевременно на тот свет уйти. Пусть земля ему будет пухом…
 Часть 5 |
 Оглавление |
 Часть 7 |