Ночью шел хороший дождь и на асфальте там и сям блестели лужицы. Из дома вышли вместе с Диной. Но когда завернули за угол, путь им преградила уже не лужица, а огромная лужища, как миргородская лужа у Гоголя.
     Дина остановилась и посмотрела на маму. Ей, в её бахилах лужа была не так страшна, как маме в босоножках. А мама стояла в растерянности. Никаких положительных эмоций, кроме раздражения, лужа у неё не вызывала. Но вдруг она улыбнулась.
     Людмила вспомнила, как в детстве любила смотреть в большие лужи. Станешь на край лужи, посмотришь вниз и ахнешь, увидев там перевёрнутый мир: всё, как на небе, также плывут облака, только немного колеблются и не такие голубые, как на небе. И представляешь, что это вовсе не лужа, а какой-то необыкновенный мир, уходящий глубоко-глубоко в бесконечность!
     Этот перевёрнутый мир приводил её в восторг!
     Детство даже в лужах находило свою прелесть. Но после детства такой красоты она в лужах больше не видела, да и забыла, что можно в неё заглянуть и есть в ней своя тайна.
     - В детстве я любила смотреть в лужи, в них отражается небо... - произнесла она вслух, обращаясь к дочери.
     - Ты ещё помнишь детство? - удивилась Дина.
     - В твоих глазах я древняя старуха, думаешь, я уже лет двести живу на свете?
     Мама ступила на узенький бордюрчик и, балансируя, прошла по нему до газончика с травкой, где ждала её Дина и в знак примирения взяла маму под руку.
     - Ну конечно нет. Я всем говорю, что моя мама молодая и красивая женщина.
     - Не молодая, а моложавая...
     Формы мамы Люды слегка расплылись, но она была "ещё ничего", как подумала Дина, бросив взгляд на маму.
     Вместе с дочерью доехали до "Серпуховской", а дальше - каждый по своему маршруту. "Да, пятьдесят лет для них - вечность", - думала Людмила, вспоминая удивление дочери. А мы и не заметили, как они проскочили, ещё и детство, кажется, совсем рядом…
     
     Людмиле сегодня снова снился её далекий остров.
     Снилась зима. Всё покрыто белым покрывалом, а она высадилась неизвестно с чего на берегу застывшего моря, и ей хочется скорее попасть домой, к родителям. Ведь она приехала на каникулы, мама её ждет, она давно её не видела, и как можно терять день! Приближаются сумерки, скоро станет совсем темно. Можно остаться ночевать в поселке, разбросавшемся по сопкам на берегу моря, можно постучаться в любую избу, прилепившуюся на склоне, и тебя пустят, так уж здесь принято. Но так хочется туда, в родной дом, к маме! Взгляд её устремлен вдаль, она обшаривает глазами гряды гор, они белые и чуть-чуть лиловые, как на картинах Рериха, и душа рвётся туда. Уже вечер, и там над вершиной горы появляется звезда и ещё одна, и ещё! И манит, и зовёт. Домой, домой, там её дом! Именно дом твоего детства впечатывается в сознание как твой истинный Дом! Все остальные снятся лишь иногда, как проходные жилища.
     Зимой ещё труднее. Море сковано льдом и уже не проедешь на катере хотя бы часть пути. Сколько они ходили пешком по снегу, иногда только что выпавшему и глубокому!
     В родном поселке была только восьмилетка, а дальше учиться можно было только живя в интернате в другом, более крупном поселке, где была десятилетка, и так все они доучивались в Судоверфи, лишь кое-кто в Александровске. На зимние и весенние каникулы пятьдесят пять километров (а может, и больше, кто их мерил, всё вприкидку!) пешком по сопкам, по снегу. Ещё больше перевалов, ещё больше крутых подъемов и спусков, идти с утра до вечера, а иногда за один день не одолевали, если снегом завалило тропы или ещё какая напасть. Тогда приходилось в пути ночевать.
     Когда тропы не засыпаны, идти легко, но было и такое, что приходилось отправляться в путь после обильного снегопада, проваливаясь по колено, и тогда впереди шли по очереди, пробивали заново тропу. И порой так выбьешься из сил, что ничего уже не хочется, особенно если сели отдыхать. Рухнешь прямо в пушистый снег, пригреешься, сидишь как куль, одолевает сон… и ни-че-го не надо, только не трогайте меня! Полная прострация - заснуть и не встать и слиться с этим белым безмолвием. Но не тут-то было! Всегда найдутся и побойчее, и пободрее, растолкают и пойдешь как миленькая. Да и состояние такое лишь на мгновение, есть ведь и второе дыхание, и третье, и смех, и шутки! А если уж совсем устали, значит, надо где-то заночевать, когда в сторожке у бабки с дедом на полпути, где была специальная комната с нарами для путников, а когда в посёлке, где застала ночь.
     И всё нипочем! Особенно, когда идёт человек десять. Как весело съезжали по плотному снегу с крутой сопки к Агневу на пятой точке!
     И почему-то трудности впечатываются в память не как что-то печальное, тяжёлое, а как преодоление, приключение, как радость оттого, что: мы пройдем! несмотря ни на что!
     А как хорошо, когда дорога вытоптана, мороз, снег хрустит под ногами, над головой к вечеру лунища бежит по небу и улыбается, и звёзды сверкают! И весело от этого хруста, от морозца, пощипывающего щёки, от голосов, звенящих в морозном воздухе, когда идет по ровной дороге целая ватага молодых и задорных, особенно когда близок дом, и кажется, уже доносятся родные запахи и звуки. Только к щекам надо время от времени прикладывать варежку или потереть, чтоб не замерзли. И почти всегда кто-нибудь встречает - или родители нетерпеливые дежурят за поселком или младшие сёстры и братья.
     А уж когда пришли домой, преодолев все преграды, - сколько радости! Вот они мы - победители! Мы прошли, несмотря на снегопад, никого не засыпало, никого не потеряли, никто не провалился на реке под лёд, мы все живы, и теперь можно обниматься со всеми подряд! Радостно и от встречи, и от того, что дошли, все трудности позади. Пока. Ведь с каникул обратно в школу всё той же дорогой и снова пешком. Нет через сопки дорог для транспорта.
     Вот такая нелегкая жизнь. Но почему всё так помнится? Почему не отпускает? Почему через столько лет до сих пор снится ночами? В чём секрет?
     Всё это было так ярко, так значительно, всё окрашено молодой энергией, молодым задором, что впечаталось в память на всю жизнь. Как дорого самое трудное дитя, так дороги вот такие преодоления. Как говорила Елена Ивановна Рерих, прошедшая вместе с мужем через Гималаи: "Благословенны препятствия - ими мы растем". И теперь из дали лет и расстояний видятся как награда те трудные дороги, которые хочется пройти ещё хотя бы раз.
     
     Приём Людмила Семеновна начинала сегодня в десять часов. Вначале зашла к секретарше - посмотреть, кто к ней на сегодня записан. Лена - новая секретарша или, как теперь модно называть, офис-менеджер, появилась у них недавно. Она была невесткой уборщицы тети Клавы, женой её внука. Когда Людмила слышала о невестке от тети Клавы и ещё не видела её, то представляла себе некое стройное и юное создание - естественный облик молодой девушки, пусть даже женщины двадцати шести лет. Но когда тетя Клава привела устраиваться на работу свою родственницу, со стула поднялась невысокого роста, почти одинаковая в размерах по высоте и ширине, очень округлая, с крутыми боками дамочка. Люда чуть было не открыла рот от изумления. Но заведующая Инесса Сергеевна уже пообещала тёте Клаве место для её родственницы и не сумела отказать.
     Так в их приемной появился этот шарик.
     Лена оказалась спокойной и незлобивой, и постепенно все привыкли к облику новой секретарши, к своему квадратному офис-менеджеру, не всем им суждено быть Еленами Прекрасными. Лена старательно исполняла свои новые обязанности, в полном соответствии со своим обликом была спокойна и нетороплива в движениях, чем гасила некоторых нервных пациентов, и они начинали приходить в норму ещё за порогом кабинета психолога. Она была по-житейски сметлива и, как ещё ранее докладывала тетя Клава, хорошо готовила и слыла хорошей хозяйкой. Людмила и сама в этом убедилась. Как-то идя с работы, они вместе покупали продукты. Она как всегда торопливо брала куски, какие ей подавали, а Лена пристрастно и внимательно оглядывала каждый кусок сыра, а также ветчины или окорока, края не брала, брала только середину и вообще долго рассматривала и выбирала, прежде чем купить.
     Людмила кивнула головой секретарше и поинтересовалась, кто к ней записан на бесплатный прием? Бесплатный до четырнадцати часов, а затем прием платных клиентов, а скорее пациентов. Ознакомившись со списком и захватив его с собой, прошла к себе в кабинет. К кабинету своему она привыкла, два кресла и диван располагали к длительным беседам. На каждого пациента отводился час. Но часто задерживались, трудно прервать монологи, когда столько наболевшего рвётся из сердца.
     Снова пришла мама пятнадцатилетнего мальчика. Он наконец появился дома. Принёс с собой "полторашку" пива… Мама в панике.
     - Подражает взрослым, - искала объяснение Людмила Семёновна.
     - Но кому? - в глазах мамы испуг и недоумение.
     Этой правдивой и правильной маме особенно трудно воспринимать путаницу современной жизни. Милая женщина и лицо вечной девочки, хотя уже немолода, таким трудно справляться с мальчишками.
     Людмила пыталась что-то говорить, но и сама была в растерянности. И у неё нет волшебной палочки, наука психология имеет только обобщенный опыт, систематизированный, изученный, не всегда доступный одному человеку.
     - Всё, что я могу - это создать внутреннюю гармонию у него, тогда она приведет его к норме. Я ведь ему не говорю слов "нельзя", он этих "нельзя" слышит достаточно, но эффекта нет.
     Её задача - настроить маму, с её стороны он всё равно должен чувствовать любовь и заботу. Мама возмущается поведением сына, но соглашается. Но у неё сложная роль в семье. Муж этого не понимает и обвиняет её, что она вылизывает паршивца, который того не стоит, и стелется перед ним. Мама уверяет, что он всё преувеличивает, что это не так.
     Проговорили долго, записали сына на платный прием, бесплатного ждать очень долго, да ему скоро шестнадцать лет, а после шестнадцати бесплатно они уже не принимают. Распрощались.
     И вот так целый день. То родители, то дети. Но иногда в платный прием приходят и взрослые, где-то находят координаты - беспроволочный телеграф. Трудно отказать, да и заработки не лишние.
     Жизнь новая и проблемы новые и не только у подростков. Какой удачей закончилась история с преподавателем института! Как он запутался! Точнее, как его запутал тот смазливый студент...
     Пришел к ней как-то на прием мужчина. Он был подавлен и растерян и смотрел вначале с недоверием - поймет ли его эта женщина? Всё-таки она была недостаточно стара для таких откровенных объяснений.
     Мужчина сел в кресло на небольшом расстоянии, вполоборота к ней. Это располагает к неторопливой беседе.
     Аккуратная, коротко стриженая бородка, круглый лоб, плавно переходящий в лысоватость. Мужчина отводил взгляд, а Люда, с лицом врача, сочувственно смотрящего на больного и его недуги, слушала, не перебивала и думала, что белый докторский халат и белая шапочка помогли бы ей в этой ситуации.
     Пациент постепенно разговорился...
     Какие теперь нестандартные истории! Его совратил студент. Не студентка, а студент. Он пришел к "Мистеру Х" домой сдавать какой-то "хвост". Доцент разведен, жил один. Мальчик ласковый, обаятельный... и в результате остался у него на ночь.
     А ночью лёг рядом и так прижимался… И позже сумел так обаять доцента, что даже поселился у него. Удобно - экзамены теперь можно сдавать прямо на дому, прямо в постели.
     "Мистер Х" раздваивался: с одной стороны, он очень привязался к этому парню, он действительно согревал его одинокую жизнь, а с другой - всё время думал о порочности такой связи. История длилась весь учебный год. Наконец он избавился от него, но теперь он думает, что у него уже никогда не будет нормальных отношений с женщинами. Ему кажется, что на нем клеймо, и женщины это видят. И жизнь его кончена, жизнь ему не нужна…
     Такие отношения теперь не новость. Мужчины теряют интерес к женщинам. Журнальные витрины заполнены обнаженными и полуобнаженными женскими телами - всё напоказ, всё на витрине! Женщины перестали быть загадкой, мужики спят друг с другом.
     Разговаривали с ним долго, не один раз. Собственно, всё её лечение - разговоры. Наверное, для этого и придумана исповедь. Потом надо возвращать к нормальной жизни. Но как?
     И придумала. Была у неё на приеме молодая женщина лет тридцати пяти, и тоже личные проблемы. Назначила в следующий раз приём вначале ей, затем ему минут на двадцать позже. Задержалась специально с приёмом, отлучилась, чтобы они встретились и посидели вместе в коридоре. Потом ещё раз в другой последовательности.
     Сработало! В третий раз он пришел с цветами для Людмилы и той пациентки.
     
     У них с мужем есть что-то родственное в их теперешних занятиях. Людмила пытается лечить души, у Павла всё гораздо проще, он выводит из запоя. Деловито спрашивает по телефону: "Давно пьете?" и так далее. Поработал в платной наркологической клинике, пристроился к какой-то высокопоставленной клиентуре, в околоправительственных кругах подвизается и очень нервничает, когда нет звонков, это же его хлеб. Привык к хорошим деньгам - по 50 долларов за сеанс, а в трудных случаях и того больше. И сотовый телефон у него прежде всего для этого - ловить звонки страждущих. Он теперь гоняется за алкоголиками, как охотник за куропатками. И часто рано утром звонит телефон, вызывают срочно к началу рабочего дня на ноги поставить, да чтобы и рожа смотрелась. Что называется - "а поутру они проснулись"... и такой синдром, что голову невозможно оторвать от подушки, а о роже и говорить нечего. Вот тут-то и приходит на помощь медицина, специалисты по выведению из синдрома. И мчится Павел утром со своим саквояжем, наполненным снадобьями.
     Вначале оба они зарабатывали деньги Вадику с Юлей на квартиру, Люда на своем новом поприще, Павел - на своем. Квартиру купили, Люда немного сбавила обороты, надо ведь и дома бывать, членам семьи внимание оказывать, дочь в возраст вступает, тоже смотри в оба, а Павел так и остался в прежнем ритме - втянулся. Говорит, жизнь теперь такая, заставляет вертеться. Это точно. Спасайся, кто как может. Врачу быть не нищим очень непросто. Его приятель Михаил подался в бизнес: оптовая торговля фармацевтикой. Платит дань главврачам нескольких больниц, чтобы удержать клиента, "откат" это теперь называется. Как всё переполюсовалось в наше время! В эпоху дефицита платили за то, чтобы "дали", а теперь за то, чтобы "взяли".
     - Десять процентов от оборота дерут, представляешь! Грабеж! - рассказывал Миша, сидя у них на кухне. - А иногда и двенадцать!
     - Так, может быть, сообщить куда следует, пусть возьмут "под белы ручки", - Людмиле казалось, что простое решение лежит на поверхности.
     - Ну и что? Потеряешь клиента, только и всего. Сядет на его место другой главврач, и так же будет брать у других поставщиков.
     Какие дикие нравы в такой гуманной сфере - оставалось сказать в утешение себе.
     
     К концу дня голова психолога переполнялась историями, драмами, пороками. Хоть романы садись пиши. Людмила вышла в коридор немного прогуляться и передохнуть. Заглянула в приемную. Поболтала немного с Леной.
     Лена с большой ответственностью говорила о предстоящей школе и учёбе сына. Мальчику исполнилось шесть лет, он ходил в подготовительную группу. Ещё рассказывала о своих школьных годах, о том, что хорошо училась, но всё брала отличной зрительной памятью. Запоминала целые страницы, порой ничего в них не понимая.
     - В девятом классе меня поймала учительница физики, - улыбаясь, сказала Лена. - Я шпарила заданный материал наизусть, почти не отклоняясь от текста. Учительница как-то странно посмотрела на меня и стала задавать дополнительные вопросы. Ну, тут я и села. Здорово она меня раскрутила! - Лена ещё раз улыбнулась, но несколько лениво, как это бывает у полных и медлительных, да и все её движения были неторопливы.
     "Вот еще психологический феномен! - думала Людмила, - неужели такое возможно?"
     - Это что-то из области аномальных явлений, как и необыкновенные шахматисты, описанные у Цвейга и Набокова.
     Потом Лена говорила о том, что в связи с предстоящим обучением сына надо бы ей самой подтянуться и читать нужные книги, и не может ли Людмила Семеновна помочь, может быть, у неё есть книги, которые её интересуют?
     - Дома у нас тоже есть книги. Свекор говорит: вон Дюма, Дрюон - книг в доме полно, чего тебе ещё надо! - Лена сделала возмущенно-многозначительное лицо. - Не понимает.
     - Конечно, пожалуйста, я с удовольствием. А что вас интересует?
     - Вот я хотела бы почитать Руссо и Ричардсона...
     "Кого, кого?" - мысленно произнесла Людмила. Честно говоря, у неё отпала челюсть от удивления, но хорошо, что она тренированный психолог и быстро справилась с собой. Где же она о них услышала? А, да-а! Так ведь это пушкинская Татьяна была "от Ричардсона без ума". Бедная Лена и решила, что это и есть глубокие познания, которые нужны ей для воспитания сына. Как бы ей объяснить, что Ричардсон давно не в моде и о нём никто уже и не знает. А вслух сказала:
     - Руссо был, но я его сдала в букинист... Да что вы Лена, зачем вам всё это?
     Но слова Людмилы Семёновны не произвели на Лену впечатления, видимо, она сочла её недостаточно образованной, а значит, придётся обратиться за помощью к другим.
     Людмила вернулась в кабинет.
     На приём записана девушка. Интересно, какие у неё проблемы?
     Минут через пять в дверь постучали, и в комнату вошла высокая, симпатичная, темноволосая девушка. Улыбнулась с каким-то вызовом во взгляде, Людмила показала ей на кресло.
     - Присаживайтесь, - сказала она девушке, а сама продолжала незаметно её разглядывать и, когда девушка устроилась в кресле, мило улыбнулась ей, чтобы смягчить напряжённость начала общения, - рассказывайте, какие у вас проблемы?
     - Я студентка, - начала она, немного рисуясь и кокетливо покачивая головой, - учусь в институте…
     - Это хорошо, - мягко улыбнувшись, сказала Людмила. Главное, растопить броню, которой пока закрыт пациент в начале общения с незнакомым, чужим человеком, хоть он и зовётся психологом.
     - Институт платный… - девушка говорила, слегка вздёрнув голову, чувствовался независимый характер, но слова произносила медленно, видимо, отодвигая что-то главное, к чему трудно подступиться. - Помогать мне некому, и я подрабатываю…
     "Где проблема? - тем временем думала Людмила, - Устаёт? Нет, судя по её вызывающему виду и блуждающей улыбке, проблема другая. Замолчала. Видимо, здесь самый трудный барьер. Надо помогать".
     - Не нравится работа?
     Девушка вскинула на неё глаза и, не отводя взгляда, произнесла уже без улыбки и без игривости:
     - Да. Не нравится. Я подрабатываю проституцией, - выпалила она.
     Лёгкий шок. Но психологу не привыкать, многое слышали эти стены.
     - Да, понимаю, - сказала Людмила, слегка кивая головой, - выбор не из лучших…
     Она посмотрела на девушку, игривость исчезла с её лица, глаза испуганные. Запуталась…
     Разговаривали долго. Оказалось, ей - девятнадцать лет, как Динке, но кажется старше. И какая пропасть между ними! Дина ещё совсем девчонка, хоть и дружит с Виталиком. А эта девушка подрабатывает проституцией из благих намерений - хочет получить образование...
     Задача Людмилы - для начала вычерпать из неё всю муть, которая накопилась в душе. Поэтому она лишь слегка поддерживала разговор, давая возможность Яне, так её звали, рассказать всё, что она считает возможным, и тем самым хоть немного освободиться от груза, который её давит. Разговорить нужно только вначале, дальше и остановить трудно. Ведь это она может сказать только здесь.
     Всё у неё шло по плану, всё было продумано, всё пока… временно... Допустимая греховность, как у Раскольникова, зло во благо, только тот бабусю-процентщицу в жертву принес, а эта сама себя. И это её "временное занятие" накладывает свой отпечаток: порой рассказ прерывает короткий смешок порочной женщины, а взгляд растерянный...
     Спустя час девушка ушла. Людмила почувствовала усталость. Не всегда удаётся отстраниться от чужих проблем.
     Яне посоветовала найти более приемлемые формы заработка, ну хотя бы официанткой, иначе шаг за шагом, и сама не заметит, как уйдет от своей цели и сползет не туда. Записала на повторный приём. Одного раза недостаточно.
     И ведь не глупая, интересная девушка! Но как всё изломано! Все понятия. Как размыта граница между тем, что можно, и тем, что нельзя ни при каких обстоятельствах!
     Загнала себя в тупик со своим практицизмом. А на самом деле - это психологический сдвиг, поломан механизм избирательности. Ну ещё бы, ведь теперь о сексе говорить, что о стирке, всё так запросто. И о гомиках, и о лесбиянках, о ком только не пишут и не говорят. Стираются грани нравственного и безнравственного, дозволенного и недозволенного, происходит сдвиг в сознании и психике. То же самое с бандитизмом, грабежами, убийствами, когда дети к пятнадцати годам уже сотни убийств видели на экране. Да, убить человека в жизни и видеть на экране - это разные категории и все-таки так обработанному человеку сделать это гораздо легче. Нет того потрясения, какое бы испытали чистые души, никогда этого не видевшие.
     Людмила убрала рабочий блокнот, в котором она делала пометки во время беседы, и стала собираться домой.
     По дороге к метро перед глазами снова вставала высокая темноволосая девушка…
     Работа у неё теперь такая - приходится возиться со сломанными душами, а иногда и просто с человеческим браком. И как же много брака в людском мире. В мире, казалось бы, разумных существ. А ведь на самом деле именно разум тому виной, именно он находит извращённые формы, чего не делают существа животного мира, движимые лишь инстинктами и разумным удовлетворением потребностей. И сколько же извращений придумал больной человеческий разум! Тут и гомосексуализм, и наркомания, и пьянство. И в результате какой же большой процент брака оказывается на обочине жизни, сколько мусора на дне общества!
     Особенно это заметно в период больших потрясений, разламывания существующего миропорядка, когда рушится более-менее отлаженная система существования, схлопывается, как этажи картонного домика. Когда потерянные люди мечутся, не зная, в чём найти опору, и находят себе на погибель. Толпы беспризорников, карманников, грабителей после Гражданской войны, и вот ещё один разлом и обломки судеб.
     Почему же так хрупок человек?
     Религия у многих была стержнем, который держал, а потом и его вынули. А без стержня не удержаться. Не всякий удержится.
     Людмила пошла к троллейбусу, намереваясь заехать в химчистку. Перед ней шёл мужчина и разговаривал сам с собой. "Чокнутый! Наш пациент, - первое, что пришло в голову. Затем увидела руку, прижатую к уху. - Кто из нас чокнутый, ещё надо разобраться…" Разглядела, наконец, что мужчина разговаривает по мобильнику.
      Штрихи новой жизни.
     На остановке собралась толпа. Из четырех обозначенных на табличке номеров троллейбусов и автобуса не было ни одного. В уши врывался резкий звук поравнявшегося автомобиля и тут же затухал вдали. Машины проскакивали одна за другой - личные, чужие, а общественного транспорта всё не было. Как нужен автомобиль! И сколько женщин за рулем! Чтобы успеть ещё и мелкие домашние дела сделать, и ей нужна мобильность. Раньше и мыслей таких не было, и вообще она считала себя робкой и думала, что с машиной ей не справиться. Но жизнь так меняется, и машина у женщины становится делом обыденным.
     Когда троллейбус, наконец, подошел, Люда села на одноместное сидение и отвернулась к окну. Медленно ползущий троллейбус снова обгоняли лихие автомобили. Павел обещал подарить ей машину, но что-то не торопится. А она себе уже и марку подобрала: Фольксваген-гольф, серого цвета!
     Быстренько сбегав в химчистку, забрала пальто и поспешила домой.
     Дина, наверное, уже пришла. Социолог. Как-то она устроится с этой профессией? Это всё Анечка её надоумила. Да, собственно, будет высшее образование, а там как фортуна повернется. Жизнь многомерна, слишком от многих факторов зависит наша судьба, в какую струю попадешь. Говорят, теперь с такой специализацией можно в кадровом агентстве работать, или в больших фирмах в отделе управления персоналом - менеджером по подбору кадров. Так же, как и наши коллеги - психологи туда устраиваются.
     Как-то за девочку больше душа болит. Хрупкий возраст, хрупкое создание. В таком возрасте если что-то случается, то кажется трагедией. Припомнила свое детство, как в восемь лет они потеряли подружку. Девочка Элла упала в погреб, где коптили рыбу, и задохнулась в дыму. Это было непостижимо! Вот только что она была жива, играла с ними, и вот её нет. Какая это была трагедия!
     Да и Виталик её не менее хрупкое создание. Почему-то глаза у него грустные, словно он носит в себе какую-то боль, словно знает что-то, чего не знаем мы. Когда разговаривает, когда оживлен - всё нормально, но когда сосредоточен и задумчив - совсем другой взгляд, какое-то глубинное зрение.
     Молодая жизнь, устремленная в будущее. А моя на каком-то пике, когда ещё и в будущее чуть-чуть заглядываешь, но уже часто возвращаешься мыслями в прошлое. Как будто стою я на том самом перевале моего сахалинского детства, уже и позади много пройдено, есть на что оглянуться, и впереди ещё кое-что есть. И чем старше, тем чаще возврат - перебирать жизнь в её финале. Смыкаются начала и концы. И в снах прошлое возвращается к нам, напоминает о забытых страницах единого сценария твоей жизни, так жизнь сохраняется в своём единстве.
     Отцу она дело нашла. С работы позвонила - пишет, и голос такой довольный. И Елизавете Андреевне давал почитать. С утра сегодня засуетился. Снова с Елизаветой Андреевной куда-то договорились пойти, в парк, кажется, он её приглашал. У Людмилы гора с плеч.
     Только сейчас ей становилась интересной жизнь её родителей и более далёких предков. Когда была молоденькой, родители её совершенно не интересовали, как и Дину. Они были как придаток к ней самой, как нечто, что обеспечивает её жизнь. Интересно было узнать - что написано в книжках, что там - в больших городах и далёких странах? И лишь с возрастом понимаешь, что и рядом с тобой столько богатства, только не пройди мимо, не пропусти! Очень мало расспрашивала маму, не всегда внимательно слушала то, что она рассказывала. А теперь - всё ушло вместе с ней, не догонишь. Жизнь человеческая - мгновение, и лишь жизнь рода что-то весит в масштабах Времени, если сохраняется в памяти потомков.
     Отец вот теперь хоть что-то запишет. Он частенько что-нибудь вспоминает из прошлого, особенно из молодых лет. То, что ярко впечаталось в сознание, то и помнится, и то, что запало в душу, как и ей самой...
     
     ... Запах моря Людмила помнит до сих пор. Ничто так не завораживало, как море. Особенно летом. Когда оно живёт и плещется, и шелестит, словно шепчет о чём-то. Когда бьет в тебя какой-то особый, смешанный запах соленой воды, водорослей, рыбьей чешуи и ещё чего-то, что намешалось в этом водном пространстве за тысячи лет. Оно - живое! В спокойную теплую погоду - ласковый друг, а в ветреную - берегись! Особенно, если случится плыть на катере, швыряет его из ямы в яму - аж сердце замирает.
     А ведь и не море вовсе, а всего лишь пролив - Татарский пролив. Но никто и никогда никаким таким проливом его не называл, только морем, уважительно. Оно - безбрежное, как и все другие моря, до горизонта - вода, а дальше - кто знает что там? Только на карте и можно увидеть, что это всего лишь полоска воды. Но именно из-за того, что это всё-таки пролив, здесь есть такое чудо природы, как приливы и отливы. В отлив по песчаному берегу может проехать машина, километров двадцать до самых Туннельских скал и даже мимо скал до сторожки, откуда сопки обрываются к самому морю и даже в отлив вода бьет по ним, и дальше ехать нельзя. А в прилив полоска суши исчезает, и у Туннельских скал не то что машина, человек не проскочит. Плещется море, бьётся о скалы, как будто та полоска суши, по которой проехали недавно, только причудилась.
     … Вот они на пристани, вдыхают пряные запахи моря и ждут долгожданный пассажирский катер "Алябьев", который довезет их до Агнева. Летом хорошо, летом спасает "Алябьев", если, конечно, не штормит. И тогда пешком всего пятнадцать километров, с сопки на сопку - это уж как водится.
     Экзамены все сданы. Аттестат зрелости лежит в сумке. А вот и катер заворачивает к пристани. Брошен канат, катер трётся бортом о пирс, колышется на волнах, то опускается далеко вниз, то снова борт оказывается выше пирса. Спускаются пассажиры, а вот и они переходят по деревянному мостику и ступают на палубу.
     День тёплый и ласковый, в каюту идти не хочется, на свежем воздухе и с морской болезнью справиться легче. Они стоят у правого борта катера, ныряющего по волнам, освежаемые порой снопами солёных брызг. Но это даже нравится. Море они любили все. Смотрят на проплывающий берег, перекидываются репликами. Ленька молчит, больше смотрит на Люду. Потом говорит тихонько, что украл у неё маленькую карточку, из тех, что у неё были на паспорт. Люда не сердится, карточки лишние, взял на память - пусть будет. О чём они говорили в дороге, Люда плохо помнит. Но очень хорошо помнит, как высадились они с Ниной в Агнево, стояли со своими сумками на пристани, а Лёнька на носу катера и пристально смотрел на них. Не отрываясь. Люда с Ниной разговаривали, смеялись, но что-то щемило. Наконец "Алябьев" запыхтел, развернулся, Лёньку не стало видно, и они пошли с пристани. Оказалось, что виделись они с Лёнькой в последний раз. А тогда и в мыслях этого не было, только внутри что-то щемило...
     Из мореходки он писал ей письма. Он собирался стать штурманом дальнего плавания. Присылал фотографии. Он возмужал, повзрослел, да собственно, уже к концу десятого класса он изменился, из мальчишки превратился в юношу, и Люда замечала на себе его пристальное внимание. Письма они писали друг другу хорошие, тёплые. Он о своём, она о своём. Пока не случилось объяснение. К концу первой зимы он написал ей письмо с объяснениями в любви!
     Что-то на него вдруг напало? А, да, что-то у него случилось! Его по зрению комиссовали из плавсостава в береговые. Это был удар! И он расчувствовался. И написал.
     А она! Боже мой, какая она была дура! Это надо же такое написать: "Я тебя не люблю". Сама-то ещё и не разобралась - что такое любовь. Ждала его писем, с удовольствием читала и отвечала, а тут: "Больше мне не пиши". Правильная комсомолка, научили рубить с плеча. И он перестал писать. Люда опомнилась и поняла, как недостает ей этих писем и что она натворила. Написала через несколько месяцев, но он не ответил.
     До сих пор Лёнька ей иногда снится во сне, и всегда с укором во взгляде. А она всегда чувствует себя виноватой. Она и не думает о нём уже давно, отодвинуло замужество, семья, дети. Но во сне он всё ещё появляется, и чувство вины остаётся до сих пор и в снах присутствует постоянно.
     Почему он ей снится, почему не отпускает до сих пор, почему она его помнит? Потому что она убила любовь? Потому что ранила очень больно? Чувство вины, оказывается, очень сильное чувство, ещё сильнее, чем любовь. В снах очень часто они предназначены друг другу, они должны пожениться или окружение хочет, чтобы они поженились или он приехал к ней… Но всё время что-то мешает. И очень часто он не смотрит на неё, но не зло, она знает, что она для него много значит, только он не хочет сделать шаг к ней навстречу, он не простил ей своей обиды…
     Но какая-то ниточка существует между ними и связывает их до сих пор, и потому он снится ей ночами, и не отпускает её… Может быть, это была её судьба, с которой она разминулась?

Глава 10

Оглавление

Глава 12