Катерина не умерла. Что с ней такое случилось, она так и не могла понять. Работала всю жизнь как вол, столько на себе везла и вдруг так слегла, так ослабла. Это всё Сонька проклятущая, правду Антонина говорила. С трудом возвращалась она к жизни, еле-еле поднимала ослабевшие руки. Сама даже повернуться не могла, Фёдор переворачивал её с боку на бок. Ребёнка кормила, подкладывали ей на кровать ребёнка, молоко, слава Богу, не пропало. Все заботы легли на Дашины плечи. Уж она и купала сестричку, и стирала, и за матерью приглядывала. Да и Зоя со Степкой притихли, подходили по очереди к матери и жались к ней, помогали Даше по хозяйству.
      Девочку назвали Ниной. Катерине, как стала выздоравливать, рассказали, что Нину чуть не забрала врачиха. То, что ребёнка Фёдор не отдал, это он, конечно, молодец, хоть врач и сказала, что она не выживет. А она взяла вот и выжила. Да и ребёнка живым не думали увидеть, а она вот тоже живёхонька. Катерина смотрела на личико девочки - полненькая, хорошенькая. Младенцы, они ведь всё от матери возьмут, что им надо, а матери - что останется. Сама Катерина вон какая худая.
      Медленно, но всё же возвращалась она к жизни. Но ещё болела душа Катерины за огороды. Ведь скоро сажать надо, без огородов-то пропадёшь. Картошку посадить, грядки возле дома, а она теперь не работница. Картошка здесь главный продукт, без неё не проживёшь. Ох, как в первую зиму намучались без неё! Привезли их вербованных уж к осени, пока ехали, пока во Владивостоке решали и распределяли кого куда, лето и прошло. А люди-то здесь на своём живут, что вырастили, что наготовили, тем зиму и кормятся. Да и везде оно так, и в деревне так жили. Это городские всё из магазина носят, своего ничего нет.
      В ту осень ходили все они, приезжие к чужим людям наниматься огороды копать, да чтоб платили картошкой. Это хорошо, если наймёшься, не очень работников люди берут, своей семьёй управляются. Но худо-бедно мешков пятнадцать запасли. А что это на семью? К весне уж ничего не было. Кое-как дождались, когда земля освободится от снега, и ходили огороды перекапывали, где какая завалящая картошка попадется, с осени в земле оставленная. Бабушка Кондратьева - Аграфена Демьяновна подсказала, спасибо ей. У Збруевых особенно хорошо попадалась, где нерадивые хозяева, там и найдёшь побольше. Да много всё равно не найдёшь, это всё слёзы. Ещё ходили по помойкам собирали, смотрели, кто гнилую выкинул. Из гнилой картошки крахмал можно собрать. Потолчёшь её, оставишь отстаиваться, крахмал на дно сядет, сверху ненужное сольёшь, а на дне крахмал белеет. Из него лепёшки можно напечь, муки немного добавишь…
      Ох, и набедовались, еле-еле дотянули до нового урожая, летом суп из лебеды варили, а потом уж овощи пошли: репа, брюква, морковь. Под огороды самим пришлось лесок корчевать. Вновь прибывшим семьям давал лесхоз участки близко к посёлку, где ровное место, кустарничек какой пожиже, и работай! Очищали землю от кустарника, а где и посерьёзнее деревья валить приходилось и пни выкорчёвывать. В одном месте большое поле не получалось, где уж соседи есть - занято, где и места больше нет, поэтому имела семья по несколько огородов. Кто сколько сможет обработать, столько и бери.
      Жильё казенное дали. Первую зиму в бараке жили. Но там тоже отдельный вход на семью, сени, кладовая и комната с кухней. А потом вот в этот отдельный дом переехали.
      Так и начинали новую жизнь. Если бы не новая власть, жили бы и жили на своих природных местах. Катя при родителях не бедствовала, хорошо жили. Отец лавку держал и работников, своих рук на всё не хватало, уважаемые люди были в селе… А каких двух жеребцов держали! Один вороной, другой гнедой - красавцы! Но отец рано умер, ей всего девять лет было. А может, и лучше, иначе бы раскулачили, и где бы они все теперь были? Всех, кто мало-мальски получше жил, из домов выгнали и увезли невесть куда. У Потаповых два коня было, корова, да овец штук десять - кулаки, значит. А какие люди были работящие! В страду и спать ложились, не раздеваясь. Все-то у них ладно было, и скот, и урожаи. Или вон Карповых из дома выгнали, за что, спрашивается? Маслобойка у них была, вот в кулаки и записали. Комитетчики и сами по пьянке говорили, что сверху требуют: не может быть, чтоб кулаков не было. И как хошь, а кулаков давай. А кулаки кто? Умелые хозяева. Так лучших людей и сгубили. Кровопийцы, мол, они, чужую кровь сосут. Это что ж, значит, и мы кровопийцы, раз работников держали? Да Катина мама всегда человека привечала, всегда помогала. Курица как-то забежала к соседке, а соседка её - в суп, так мама говорила: "Ладно. И мы без курицы не пропадем, и они богатыми не станут". Никогда с людьми не ссорилась. Да и Катя сама ссориться не любила. Когда ты к людям с добром, и они к тебе с добром.
      Когда этот дом им давали, Катя вначале боялась, что соседи рядом с ними, с которыми и огород примыкает, и сараи рядом, - люди нехорошие. Кто-то ей сказал так. А Федор ей и говорит:
      - У тебя когда-нибудь были соседи плохие? Сама будешь хорошая, и соседи такими будут.
      И правда, соседи, как соседи, и кур отдают, если какая к ним в огород заблудится.
      
      Да, а в ту первую весну ох и наработались! Пока огороды корчевали, пока сажали! С конюшни навоз дали по небольшой цене, вот и выращивай припасы к зиме. И к следующей зиме засыпали и подпол в доме полный, и погреб - сорок пять мешков картошки накопали! Летом поросеночка купили, осенью ещё одного, живи и радуйся, да ведь новая беда надвинулась - война началась…
      Катерина хорошо помнит тот день.
       Тем летом они много ходили за черемшой с весны, а позже летом за диким луком и носили продавать то в город Александровск, то в посёлок Октябрьский, тоже далеко по сопкам. Сначала километров за пять от своего посёлка ходили за луком, вечером вязали пучки, а утром с мешком за плечами шли тот лук продавать. Дашу с собой брала, тоже с мешками ходила, а как же - кормиться чем-то надо, пока хозяйства своего не было, разве отец один на зарплату прокормит?
       Тут в лесах чего только нет! Луку полно. Идти далеко, правда, но растёт прямо полянами, зеленеет - как изумруд!. Чуть потоньше, чем в огороде, но хороший - длинный и пахучий. Это уж летом. А весной, как только снег сойдет - черемша вылазит по сырым болотцам. Эта поближе растет и в разных местах встречается.
       А тяжело с мешками ходить. Когда и в ливень попадали, речки вздуются сразу, и по пояс переходить приходилось. Дашу держишь, чтоб не снесло. Речек-то как в город идти всего две, одна до перевала, другая за перевалом, так ведь петляет без конца и столько раз переходить её приходится, не сосчитать. Ходили всегда по нескольку человек, да и другие с детьми, дома одни младшие оставались. За день не управлялись, к вечеру только дойдёшь, попросишься ночевать к кому-нибудь. Люди здесь хорошие, отзывчивые, ночевать пускают. А как же, ведь любой может в таком положении оказаться, ночь в пути застанет, надо где-то переночевать. Бывают, конечно, вредные, что и не пустят или грязнули, к кому и сама не пойдёшь, но так постепенно знакомились и уж к одним и тем же заходили, гостинец когда какой принесёшь, тоже надо.
       И вот принесли как-то с Дашей да с бабушкой Демьяновной в посёлок Октябрьский луку. Ох, и трудная дорога туда, километров сорок, не то пятьдесят, и гора высокая, взбираешься на неё, взбираешься - мочи нет, но зато там конкурентов меньше. Переночевали, утром пошли продавать. Видят: на улице народу почему-то много, люди кучками собираются, что-то говорят и плачут. Катерина подошла и спросила:
      - Что тут у вас случилось?
      - А у вас что, не случилось? Война…
      Тётка, у которой спрашивала Катерина, разревелась пуще прежнего.
      О, вот оно что! Так ведь домой надо быстрей, что же мы так далеко от дома в такой день. И собралась было Катя бросать мешки и скорее домой. А Демьяновна мудрая, побольше её прожила и поболе горя видела. Она и говорит:
      - Ты что, милая, добро бросать будешь? Тебе ведь всё равно детей кормить.
      - А вдруг мужиков заберут? - испугалась Катерина.
      - В один день не заберут. А без них детей ещё труднее кормить.
      Лук свой они всё-таки распродали и пошли домой. Вот так встретили войну.
      
      Катерина то лежала с открытыми глазами, думая какую-нибудь думу или вспоминая прошлое, то проваливалась не то в сон, не то в забытьё, то, очнувшись, смотрела вокруг, подзывая кого-нибудь из детей и напоминая им, что пора кур накормить или двор почистить, подмести. Подсохло уже, пора и порядок наводить, а там и грядки копать.
      Никогда не думала Катерина, что задаст всем столько хлопот. Седьмого ребенка рожала, с первым, со вторым трудно было, а потом сами выскакивали. Зою так во дворе в подол поймала, так шустро выскочила. Присела утром рано по нужде и чувствует - ребенок из неё наружу пошел. Батюшки, что делать!? Ну, так в подоле и принесла в дом, а потом уж всё остальное. Пуповину обрезать бабку соседку позвали, одним словом, сами справились и без фельдшера.
      И троих детей уж похоронила. Первая девочка совсем мало пожила, через три месяца умерла. Потом Даша родилась и Зоя, а следом еще девочка была. Хорошая такая, шустрая, как Зоя, уже бегала и в полтора годика померла. Врачей в деревне не было, у всех дети мёрли. А Ваня вот в дороге умер. Хоть и горевать-то особенно некогда за делами, да другими детьми, а горькая складка одна за одной так и ложились на её некогда красивое лицо. Смерть каждого ребенка через душу, через сердце проходит. Девять месяцев выхаживала, грудью своей выкармливала, а потом, когда комья земли о гробик стукали, то словно по сердцу бабахали. Родную кровиночку от себя оторвать - это ли не горе? Но время всё лечит. А теперь вот и сама занемогла.
      Через месяц Катя, наконец, утром сама затопила печь. Ночи были еще прохладные и понемногу протапливали, пока на плите что-то готовится. Намыла чугунок картошки и поставила на огонь варить.
      И так день за днём стала потихоньку расхаживаться, выходить во двор и возвращаться к жизни. Но была ещё очень слаба. Так тяжело было поначалу, что и не рада была жизни этой, хотя и понимала, что надо принимать всё, что Господь посылает. Сил всё ещё не было, и думалось порой: зачем её такую к жизни возвернули? Только дети и тянули, как же они без неё? Вон глазёнки какие были испуганные, когда лежала, не вставала, а сейчас уж и Зоя смеяться стала, и Стёпа повеселел. А перед ней мир вставал поблекшим, серым и безрадостным, словно она и впрямь куда-то ухнула, где-то по ту сторону побывала и нечаянно вернулась. Посмотрел Господь на сирот её, у которых здесь даже бабушки ни одной нет, и назад воротил. Сидела у дома на лавочке и думала свою думу безрадостную, смотрела на мир, будто видела заново. Жизнь-то всё так же идёт, только у неё она остановилась. Вон человек какой-то в контору пошёл, а вон соседка с коромыслом за водой на речку отправилась. А болезнь эта - словно передышка в круговороте жизни, в которой она завертелась, никогда она столько не лежала. Как появился первый ребёнок после замужества, так и закружилась. Радостными и беззаботными вспоминались только детство, когда ещё жив был отец. И мечты о школе, о лучшей доле. Отец говорил ей - вот выучу тебя, учительницей будешь. Но никакой учительницей она не стала. Теперь остаётся надеяться, что кто-нибудь из дочерей дойдёт до её мечты.
       Вот ведь куда заехали, церкви и в помине ни одной нет. В Александровске одна была, да и ту ещё до их приезда закрыли. А как хочется сейчас в церковь войти, свечу зажечь да на лики святые посмотреть... Катерина так размечталась, что даже засосало тоскливо в груди от невыполнимости её желания. И как же жить и чем держаться, если даже Богу нельзя помолиться? Но и жаловаться на жизнь она не привыкла, терпение заложено и в ней, и в её предках, на терпении всё и держалось. Разве вот сейчас, после болезни какая-то тоска навалилась. Да вон уж берёзка зазеленела под окном - листочки какие зелёные, блестящие и чуть-чуть ветерок с ними играет. Всё молодое - красивое, а от её молодости и красоты и следа не осталось. А ведь и лет всего тридцать шесть, да ведь восемнадцать лет, как семья висит на ней, как она замужем. И снова ей тянуть всё ту же лямку, трудиться с утра до вечера.
      Но здесь хоть война стороной их обходит, только продукты по карточкам, а мужиков на фронт не забирают, мало кого взяли. Фёдор говорит, ещё и с Японией война может начаться, она ведь тут рядом. Тогда и наших загребут. А с материка всё идут и идут худые вести. У сестры Нади муж под Сталинградом без вести пропал. Ещё бы, в таком котле и убитых не найдёшь. И сын её старший на фронте, и брат их Василий второй год воюет. Хоть бы этих Господь уберёг.
      Мысли о войне немного заглушили собственную боль и немощь.

Глава 1

Оглавление

Глава 3